по отношению к воспоминанию-образу лишь в той мере, в какой воспоминание-образ представляет, изображает, запечатлевает его; это обстоятельство особенно существенно в том отношении, что воспоминание-образ никогда не может иметь большей ясности, чем предшествующее перцептивное содержание.
Благодаря памяти-образу становится возможным, чтобы объект, который не дан нам непосредственно, был визуализирован таким образом, чтобы он был нам известен, узнаваем, сравним, назван, но дан опосредованно, через посредничество памяти-образа. Здесь тоже что-то дано непосредственно, а именно образ памяти, но есть особенность, что через эту непосредственно данную вещь мы можем узнать не только ее собственную природу, но и природу другого, именно прошлого и теперь вспоминаемого, и можем судить о ней, сравнивая и анализируя ее.
В то же время из этого можно заключить, в каком, но только в каком смысле, можно сказать, что в восприятии и в воспоминании этого самого факта нам дано «то же самое», «тот же самый объект». При правильном понимании это может означать только то, что в обоих случаях мы можем постичь и познать одну и ту же вещь, только в одном случае непосредственно, а в другом – опосредованно. Однако было бы неверно толковать это предложение в том смысле, что каждый раз нам непосредственно дается одна и та же вещь. Если иногда говорят, что в случае восприятия и памяти одна и та же вещь каждый раз «объективна» для нас, а разница заключается лишь в различных «актах» восприятия или памяти, которые относятся к этой цели, то такая форма выражения, по крайней мере, предполагает мнение, что здесь существует аналогичное отношение, как в случае, когда нам сначала нравится, а затем не нравится один и тот же звук, который мы слышим. Здесь непосредственно дан один и тот же объект, к которому одно за другим отсылают различные чувства. С другой стороны, с памятью и восприятием дело обстоит принципиально иначе, поскольку здесь одна и та же вещь не дается даже частично, а непосредственно даются разные вещи, только одна одновременно раскрывается как представление другой и в этом отношении как «одна и та же вещь». Наконец, как уже неоднократно упоминалось, к «фантазийным образам» применимо то же самое, что и к образам памяти. Если я сейчас попытаюсь представить в своем воображении внешность знакомого, которого я давно не видел и который, как я знаю, сильно изменился за это время, то я, конечно, не имею перед собой того, что я буду иметь, когда действительно увижу этого знакомого. Но передо мной есть образ, который представляет эту внешность, образ, который является или хочет быть образом этого будущего содержания. И в каждом фантастическом образе что-то воображается, что-то, что может или могло бы, по крайней мере, столкнуться со мной в другое время в непосредственной реальности, точно так же, как в каждом образе памяти что-то вспоминается, что-то, что когда-то было непосредственно дано мне. Таким образом,
