же, как ребенку в разгар пубертата, невыносимо слышать критику, советы, ценные указания от значимых других (близких), но все то же самое он запросто может обсудить с другими подростками во дворе (на группе равных) и прислушаться к тем из них, кого считает авторитетом.
Чем большую власть захватывает зависимость внутри зависимого с течением времени, чем сильнее стыд, вина и следующие за ними расщепление и отрицание, тем больше зависимый выносит причину своего употребления вовне: на партнера, работодателя, друзей, родителей, страну, судьбу и так далее. Проблема созависимого заключается в том, что он зачастую (как осознанно, так и неосознанно) эту вину берет. Будучи таким же внутренне незрелым, как зависимый, созависимый обладает сильным детским ощущением своей сопричастности ко всему происходящему (когда-то с родителями, теперь с супругом / супругой). Руководствуясь этой виной, этим ощущением слияния со Вторым – а значит, мифической властью над чужими процессами, – созависимый начинает еще активнее контролировать, обвинять, винить себя, искать способы управления зависимостью (к примеру, старается не раздражать партнера) и одновременно активно принимать участие в сокрытии от посторонних происходящего в семье, ощущая это в том числе своим личным постыдным.
И вот из этой самой невозможности созависимого разделить, где его, а где чужое, над чем он властен, а в чем бессилен, в чем он виноват, а к чему категорически непричастен, – он, сам того не подозревая, становится главным сообщником зависимости.
Скрывая происходящее от других, он ослабляет возможный стыд зависимого, пытаясь контролировать – забирает и без того слабую опцию самоконтроля у партнера, давлением на вину – усугубляет отрицание. И при всем этом созависимый все меньше слышит себя и свои потребности.
На выходе мы получаем двух людей-половинок. Один потерял контроль своих импульсов, второй наполнился контролем и потерял из виду импульсы собственных желаний.
Глава 7. Одержимость
Порой она размышляла о том, как все это началось. С какого момента она пробует справиться со своей проблемой? Почему она одновременно и хочет остановиться, и категорически не желает? Что вообще с ней не так?
Впервые она поставила химзащиту (кажется, это так называлось) в двадцать четыре года. Было сложно и стыдно прийти к наркологу, вроде бы в тот раз на этом настояла мать. Ей сделали какой-то укол, от которого по телу растекся сильный жар, и сказали, что с этого момента пить нельзя, иначе будет очень плохо. Несмотря на все сложные переживания, связанные с визитом в наркодиспансер, выйдя из него, она почувствовала необычайную легкость. Словно оставила там какой-то невероятный груз и теперь можно не думать, не контролировать, не уговаривать, не останавливать, не обманывать себя, а главное – не испытывать невыносимой вины и стыда после употребления. Она стала свободной от выбора пить или не пить, и в этом было столько непривычной свободы. Казалось,
