Бен-Гилель, 8, где жил поэт Михаил Генделев, – ровно одна минута пешком. Девяносто метров. В «золотом треугольнике» Иерусалима – все близко. И все недалеко от лужи. Ну той – бездонной. Той, что была раньше на Дорот Ришоним, 5, а сейчас лежала на Дорот Ришоним, 7, и в ней тонул я.
А в квартире на улице Бен-Йехуда, 17, кроме художника и оставшегося на ночь выпившего лишку поэта, жили еще и дети художника, и животные детей художника: кошки, собаки, игуана и черепаха. Черепаха хотя и была черепахой, но ползала достаточно быстро. Причем там, где ей, черепахе, хотелось. А художник Басин, напоминаю, любил животных. И чтобы в темноте на нее случайно никто не наступил, художник Анатолий Басин написал на ее панцире флюоресцирующими красками слово «хуй». Хотя черепаха была девочкой. Ну он художник, он так видит. Поэт Михаил Генделев, разумеется, был знаком с черепахой художника Анатолия Басина, читал ей свои стихи, но про слово, написанное флюоресцирующей краской, не знал. Днем надписи не было видно. Для поэта Михаила Генделева она была обычной черепахой, любящей стихи Михаила Генделева. И когда среди ночи проснувшийся с похмелья поэт решил попить водички, он увидел, как на него из темноты надвигается светящееся слово «хуй». И не просто светящееся, а горящее адским огнем. Еще точнее: неотвратимо приближающееся, горящее адским огнем слово «хуй». В начале было слово, как сказал когда-то поэт. Не Генделев, но тоже хороший. А вот поэт Михаил Генделев увидел это самое слово. И понял, что русской поэзии пришла кабзда. И вообще всему пришла кабзда. Апокалипсис – назвал это другой поэт. Не Генделев, но сказано хорошо. Это я все вот к чему: когда я уже совсем собрался утонуть, я увидел черепаху. Не ту, на которой было написано «хуй», а ту, на которой стояла дюжина слонов и держала Землю. Но лучше бы и на этой черепахе было написано слово «хуй». Во-первых, это многое бы объяснило в мироздании, а во-вторых, потому, что Землю держали не двенадцать слонов, а одиннадцать. И именно поэтому все и скособочилось в мире: и Иерусалим, и Дорот Ришоним, и моя квартира на третьем этаже, и водка. И поэтому и мой айфон упал со скособоченного стола на скособоченный пол. А двенадцатый слон – который бросил Землю и из-за которого у моего телефона стекло треснуло – сидел на краю панциря черепахи и болтал ногами в море. Вернее, в луже. Той, что всегда лежала на углу Дорот Ришоним, 5, а сейчас лежала рядом – на Дорот Ришоним, 7. Я тонул в луже, а слон сидел и болтал ногами. А мир скособочился. И стекло айфона треснуло. История, к сожалению, не сохранила слова, что сказал тогда ночью поэт Михаил Генделев художнику Анатолию Басину, но совершенно чудесную генделевскую строчку «этот лучший из миров удивительно херов» – знают все. Ну, по крайней мере, я ее моментально вспомнил, увидев скособоченный мир. И понял, что этому удивительно херовому скособоченному миру скоро кабзда настанет. Окончательно.
В общем, я передумал тонуть. «Прими мою жизнь и обопрись», – пела Марианна Фейтфулл, когда я падал с моста в лужу. А ты и твой второй метали в меня ножи. А в скособоченном мире слон, бросивший держать небо и Землю, сидел на краю панциря
