показала мне ожоги на ладошках и коленках. Это ж с какой силой нужно было ей заехать, чтобы по ковру она аж до ожогов прокатилась? Пхах, тупой вопрос, Милан. Сама как будто не знаешь, с какой. Вздохнув, я обняла ребёнка и позволила разрыдаться себе в плечо, привычно поглаживая худую детскую спинку. Алёна не понимала, в чём её вина и почему взрослые её бьют, а я не могла объяснить, потому что и сама не понимала, где умудрился провиниться голодный шестилетний ребёнок. В моих силах было только попытаться втолковать, что эта субстанция чаще всего не воняет, если её не трогать, да постараться накормить до того, как ей прилетит, но не всегда это удаётся.
– Аленький, пойдём, умоемся? – шёпотом предложила я, когда рыдания сменились на шумное и щекотное сопение мне в шею.
– Мне страшно, – ответил мне ребёнок так жалко, что я едва сдержалась, чтобы не выругаться сквозь зубы.
– Я с тобой, – я чмокнула Алёну в золотистую макушку и поднялась с дивана вместе с ней.
Прошмыгнув сквозь коридор мимо кухни с ребёнком на руках, я закрываюсь изнутри, пододвигаю хлипкий стульчик, на котором, я убеждена, умывалась ещё сама Антонина, причём, в эту же самую раковину, даже не мечтающую об эмали, ставлю девочку, и сама усаживаюсь на унитаз рядом с перекисью в руках. Пока через шипение из-за саднящих ладошек Алёнка умывает покрасневшее личико, я протираю влажным кусочком ваты ей коленки, так, на всякий случай, и делаю вид, что совсем-совсем не вздрагиваю, когда ещё более хлипкая, чем входная, дверь дрожит от мощных ударов по ней.
– Вылезайте! – гаркнула Антонина, а Алёнка замерла, уподобившись суслику. Тяжело вздохнув, я нащупала в кармане на колене перцовый баллончик, об эффективности которого ни у кого не было никаких иллюзий, потому что пару раз я уже заливала ей им глаза, и открыла дверь. – Явилась!
– Отвали, – отмахнулась я и протянула Алёнке руку. До разжиженного алкоголем мозга мои слова дошли не сразу, поэтому разъярённый рёв раздался нам уже в спины, и я едва успела закрыть за Алёнкой дверь, чтобы дитё не попало под раздачу. Она и без меня прекрасно знает, что надо покопаться в моём рюкзаке – я без еды не возвращаюсь, знаю, что эти гоблины ребёнку даже снега зимой не дадут. – Чё?
– Ты как с матерью разговариваешь, дрянь?! – проорала мне в лицо женщина, а я, не скрываясь, скривилась от запаха перегара и табака, смешавшихся в блевотный коктейль, и посмотрела на неё как на законченную идиотку.
– Ты мне не мать, чучело, – убийственно-спокойно ответила я. – Ещё шаг ко мне сделаешь, я тебя опять перцем залью, поняла?
– Только попробуй, – прошипела она, наверняка желая, чтобы меня пробрало от её злости, но мне было только смешно – она покачивалась от количества выпитого и была похожа на медведя-шатуна очень жалкой конституции. – Шаболда неблагодарная.
– Именно так, – покивала я. – Ты сдохнешь от своей синьки – я на твоей могиле станцую.
Я
