приуныл. Нет, тюрьмы с побоями он не боялся, ну так, разве что только малость, но дверь с лязгом отгородила его от общества, да и решетки на окнах оптимизма не прибавляли.
– Да нет, не убивал я, гадом буду, – прошептал в усы горемыка-Леха.
Вот так он и на суде ответит, – товарищ … нет, не товарищ, гражданин судья, не убивал я, жизнью клянусь. У меня последняя драка-то была только в школе!
Были у Лехи драки и после школы, в ПТУ – хоть отбавляй, но по большей части все это было не его затея. Люди добрые, гражданин судья должен поверить!
…
Не поверил…
Но, кажется, Леха не плакал…
Две недели предварительного заключения выдались особенно долгими – в тесной камере, да в ожидании неизбежного – в душе-то он понимал, что свидетелей нет, вину свалить больше не на кого. Татьков держался. Не ел, не спал, но держался. Затем случился этап, то событие, о котором мужики по камере изолятора говорили часто и с разными эмоциями. Леха и это перенес стойко. Но когда за ним хлопнула тюремная дверь, Татьков обернулся и понял, что свобода и общество остались где-то далеко за плечами, теперь он изгой, враг общества. Подлый, презренный, коварный убийца, да еще и алкоголик.
– Радуйся, – сказал адвокат, – убийство-то с отягчающими, а тебе всего восемь лет дали!
Да только чему ж тут радоваться? И Леха заплакал. Когда к нему подошли первые, бритые на лысо нагловатые сокамерники, он едва сдерживал слезу.
– Как звать-то тебя, человече? – спросил коренастый в рваной майке, с куполами на предплечьях.
– А в натуре, как звать-то меня, вернее, как представиться? – пронеслось в голове у Татькова.
По имени? По отчеству? Или по фамилии? Подпольных кличек Леха не имел. Зеки ждали, неподвижно разглядывая Лехину одежду. Спешить им здесь было некуда.
– Лёшей, – неожиданно выдал Алексей свое по-детски уменьшительное имя.
Но язык и тут подвел его, предательские слезы навернулись на глаза, закрыв на миг его от угроз и от этого мира.
– Леший, – прозвучал его голос.
– Леший, – повторил коренастый.
Мужики за его спиной ехидно захихикали и вдруг умолкли. Леха обхватил голову руками, закрывая залитые слезами щеки, и завыл в полголоса. Кто-то взял его за локоть.
– Ну, проходи, Леший, вон те нары свободны!
Следующие полгода прошли как во сне. Как в страшном сне – так будет правильней. Утренний звонок выводил Татькова из полусонного ночного бдения, и после однообразного завтрака начинались полусонные будни заключенного. От работы он не отлынивал, потеть за деревообрабатывающим станком по восемь часов в сутки было утомительным, нелегким делом, но даже это было лучше, чем пребывание в общей камере тюремного барака, где занять себя развлечением представлялось задачей нерешаемой и тревожные мысли роились в голове, будто улей, – невиновный или убийца? Заслужил или невинно-посаженный?
