уже потеряв всякую надежду и, обозвав себя дурой, она, наконец, не увидела Сашу, идущего через двор. На часах было без десяти семь.
Сердце подпрыгнуло к самому горлу, щеки залил румянец. Катя в который раз поразилась собственной реакции: она никогда в жизни никого не ждала так нетерпеливо и никогда в жизни не испытывала такого волнения!
Она увидела, как Корольков скрылся под козырьком ее подъезда, и подумала, что вот сейчас, через пару минут, он позвонит в дверь. Однако на лестничной площадке было тихо. Думать же о том, что все ее мечты о Саше были напрасными, не хотелось. Она метнулась к окну – нет, не видно… А может, он просто шел мимо ее дома и не планировал подниматься к ней? И, скрывшись под козырьком подъезда, завернул за угол, и идет себе сейчас своей сексуальной походкой в сторону улицы Гоголя?
От этой мысли ее бросило в жар, и она побежала на лоджию – проверить, не подтвердится ли эта страшная догадка, и не видно ли Сашу с другой стороны ее дома. Нет, тоже не видно, только если он преодолел открытый участок за углом бегом? Но эта версия показалась ей совсем уж фантастической, Катя зашла с лоджии обратно в спальню, и тут услышала звонок в дверь. Сердце опять прыгнуло вверх, и она, торопливо огибая кровать, стоящую поперек узкой, как кишка, спальни, конечно же, зацепилась мизинцем левой ноги за кроватную ножку…
Удар был такой силы, что Катя решила: перелом обеспечен! Шипя от боли, на одной ноге она подскочила к двери и, не забыв, однако, посмотреть в глазок – вдруг там вовсе не Саша, а бандит с топором, – повернула замок. Ушибленную ногу она, конечно, опустила, но, видимо, взгляд ее оставался еще диким, потому что Саша, посмотрев на нее с некоторым удивлением, произнес:
– Ты чего это?
Выдумывать что-то на ходу у Кати не получилось, поэтому она, смеясь и одновременно морщась от боли, ответила:
– Палец ударила… Заходи.
Корольков вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и один об один снял кроссовки. Шагнув к Кате, он хотел было спросить, что там стряслось с ее пальцем, но увидел совсем близко зеленые смеющиеся глаза, смешно сморщенный красивый носик, глубокую ложбинку в вырезе короткого шелкового халатика и смог произнести только:
– Иди сюда, козочка!
Катя тоже сделала шаг ему навстречу и шепотом спросила:
– Почему козочка?
– Потом объясню, – ответил он и, обхватив ладонью ее хрупкий подбородок, поцеловал.
Его поцелуи оказались такими пряными и жаркими, нежными и развратными, что Катя, потрясенная его напором, только и могла что таращить свои зеленые глаза. Никто за ее двадцатидвухлетнюю жизнь не целовал ее так жадно и так бесстыдно.
Оказавшись в ванной, она поняла, что из одежды на ней только шпилька в волосах, и удивилась тому, что даже не заметила, как Саша ее раздел. В зеркало же на себя она посмотреть так и не смогла – было страшно и неудобно. «Неужели
