природы, написанной в треугольниках, кругах и геометрических фигурах, и в том, чтобы сделать структуру и устройство вселенной полностью прозрачными для расчетливого ума. Но исследование, которое рассматривает не столько этот идеал, сколько реальные факты, как они проявляются в индивидуальном психологически обусловленном мышлении и исторически существующих предложениях и методах научного исследования, должно, тем не менее, установить, что факты отнюдь не настолько просты, чтобы их можно было без ограничений свести к этой схеме.
Требование, чтобы объективация данного в объекты опыта осуществлялась рациональным мышлением, не является синонимом требования, чтобы в качестве предикатов этих объектов в конструкцию могли входить только детерминации мышления. Если логический идеал естествознания, как его понимал Декарт и как его понимал Кант, получает свою фундаментальную характеристику от этих мыслителей через свое отношение к математическому или геометрическому обоснованию, то этот идеал может считаться логически обоснованным по содержанию лишь постольку, поскольку понятие пространства, на котором он основан, понимается как творение мысли, каким бы образом оно ни было произведено, как интеллектуальное элементарное понятие. Аргумент Декартеса зависит от предпосылки, что геометрическое мышление возможно наряду и независимо от формальных образов, данных в чувственном восприятии, которое одно только и определяет закон объекта. Но эта концепция пространства, которая принципиально абстрагируется от конкретно сенсорного аспекта концепции пространства, чтобы подчеркнуть только чисто интеллектуальную форму, которую она видит реализованной в евклидовой геометрии, подверглась сильным оговоркам со времен Декарта, и возникает вопрос, Возникает вопрос, который был поднят, в частности, в связи с изложением Канта, является ли это различие между интеллектуальным и чувственным в концепции пространства на самом деле обоснованным, и не следует ли вместо этого сократить чисто логическое на значительную величину, в то время как доля чувственности, а именно чувственности в психологическом разуме, должна быть расширена на такую же величину. В любом случае, примеры, на которых основывает свою аргументацию Декартес, вряд ли могут доказать правоту этой точки зрения; скорее, кажется, что более точный их анализ неизбежно выведет за пределы положения, которое они призваны прояснить.
Декарт начинает с наблюдения за куском твердого воска, свойства которого, цвет, холодность, твердость и т. д., ясны и очевидны. 13Но если поднести его к огню, все эти свойства меняются, запах исчезает, цвет меняется, форма разрушается, размер увеличивается, он становится то жидким, то твердым; и если по нему постучать, он больше не издаст ни звука: Чувство-образ, которое я называю воском, стало совсем другим. И все же я утверждаю, и никто не захочет этого отрицать,
Рене Декарт, Медитации II, §16
