своему крайнему изумлению, Зануда оказался в списке удостоенных. От ордена отказываться не стал, но никогда не носил, даже по торжественным дням. Историю с «Эрстедом и фон Эрстетом» он вспоминал часто, с удовольствием, как пример успешного решения проблемы. Чистая работа, даже пистолет не пришлось доставать.
С иными неприятностями Андерса Эрстеда дело обстояло много хуже.
Мокрая плеть ветра хлестнула по лицу.
– Rassa do!
Пироскаф резал носом пену, похожую на снежный буран. Корабль дергало, бросало из стороны в сторону. Но храбрец-«Анхольт» не сдавался. Вперед, вперед, вперед! Зануда трижды успел пожалеть о язвительных словах в адрес героического пироскафа. Труба – не красавцы-паруса, только в нашей передряге парус годится в лучшем случае на саван. Шведы-рыбаки, кажется, в этом уже убедились.
Requiem in pacem, [11] соседи!
Он оторвал взгляд от кипящего ада. Полковник был, как всегда в «пиковой» ситуации – Андерсом-тараном, Андерсом Вали-Напролом. Юрист исчез, проснулся вояка, затосковавший от безделья. Скулы – утесами, взгляд – пулей навылет.
«Что-то скучно стало, юнкер!»
Китаянка...
Женский пол служил для Торвена неразрешимой загадкой. Порой он впадал в ересь Аристотеля Стагирита, считавшего, что мужчины и женщины – разные биологические виды, живущие в симбиозе. С мужчиной ясно: руки, ноги – и душа от Создателя. В женщине присутствовало еще нечто, причем вряд ли от Бога. С фрекен Пин-эр гере Торвен не рискнул бы гулять по бульвару – даже днем, даже с пистолетом в кармане.
На миг примерещилось: оскаленная пасть, клыки в клочьях пены, но не белой, а желтой, песьи глаза, красные от бешенства, черное небо, язык с капельками слюны. Святой Кнуд и Святая Агнесса! – как говорит Его Величество...
Пироскаф тряхнуло.
Колеса зависли в воздухе, дрогнула труба. Пальцы Андерса выпустили поручень. Китаянка успела – обхватила за плечи, не дала упасть. Торвен перевел дух, мысленно извинившись перед Пин-эр.
Негоже воспитанному современному человеку грезить пустой чертовщиной. Девушка как девушка – симпатичная, на вид здоровая, даже очень. Молчунья? – значит, скромница. Для мужа – лучше не придумать. А что Хансом Христианом в стену запустила, так поэт сам виноват. Деликатнее надо с иностранками.
Ach, du lieber Andersen,
Andersen, Andersen...
Соленая вода угодила в рот.
Закашлявшись, Торвен с трудом сглотнул – и вдруг понял, чего ему не хватало в последние годы. Перчику, острого перчику, юнкер! Если сейчас палуба уйдет из-под ног, он пожалеет разве что о так и не состоявшейся беседе со знакомцем-офицером. Слышишь, литография? Пенсия очень помогла бы длинноносику-поэту. Дело не в деньгах – друзья бы скинулись, изыскали средства. Звание королевского пенсионера само по себе – клад. Одно дело – «какой-то поэт», бродяга в дырявых штанах.
Совсем иное – пиит Его Величества...
Вода
Покойтесь с миром!
