кабинета отдела кадров.
Шкалику перехватило дыхание. Быстро закивал головой. Странная суетливость кадровика не озадачивала его – обрадовала до ощущения счастья! А внезапность грядущих перемен взволновала до дрожи в руках.
– В шахматы играете? – спросил кадровик, на мгновение замерев и вновь озарившись сладким прозрением. Рот его кривило гримаской постыдного удовольствия, как смакованьем глотка водки. А заплаканные глаза блеснули неожиданной дерзостью.
– Я… без поражений… Противники слабые. – медля, ответил Шкалик, не понимая ход его мысли.
– Вот и замечательно! Едемте! Идите во двор, нас ждёт белая «Волга», я закрою кабинет и… Да, вот ещё что: с нами поедет… Точнее, мы… поедем с шефом моим… Миркиным. На его «Волге»… Я спрошу разрешения… Вам не надо в туалет? Это там… – уже уходя, он указал рукой вдоль коридора. – Ждите у машины, Евгений… Фёдорович.
Шкалик подпёр спиной стену. Облапал гитару. Сумку с вещами кинул между ног. Тоннель экспедиционного коридора сузился в его глазах, как губы для засоса. Губы ли стиснуло в куриную гузку, как немытое оконце в торце коридора. Он ещё мгновение набирался духа, потом оттолкнул задницей прошлую жизнь.
Белая «Волга», служебное авто начальника экспедиции «Востсибуглеразведка» Миркина, маленького человечка в чёрном суконном пальто, в чёрной же каракулевой папахе, надвинутой на антрацитовую черноту глаз, секундным взглядом пронзивших Шкалика, вышла на трассу вдоль Ушаковки и набрала ход. Позади, как белая бурка на всаднике, взвихренная и трепещущая под напором ветра, незримой и бесплотной мощью атаковала колючая позёмка. Всадники погони, ангелы ли – неистовые, неукротимые – стремились вслед лошадиной силе, свистя и шелестя безрассудным гиком. Накренённая наперёд, вопреки законам инерции, по воле и силе самозабвения, ватага незримой погони составляла… могла составить… пассажирам салона почётный эскорт, когда вообразилась бы. Вообразилась их смертной угрозой, когда бы обнаружилась… Ровный гул над шоссе, словно гимн в таёжной чаще, не вызывал патетики чувств, Краткий пересвист рябчиковой семейки захлёбывался в полном безмолвии дикой кущи. В «Волге» не наблюдали серую позёмку, не слышали оратории леса и молчали. Шофёр и кадровик – в силу субординации, Шкалик как человек, подавленный поражением в правах. Миркин… Его появление возле «Волги», цепкий взгляд исподлобья, наторелая посадка в машину – деловитые и вальяжные телодвижения – в глазах Шкалика сиюсекундно возвеличили фигуру начальника до памятника. Папаху в салон машины внёс с ювелирной точностью, ноги – танцора в балетном па – легко и грациозно… Что-то распорядительное говорил шоферу, не глядя на него, но озирая окрестности.
Внезапно он ликом обернулся в сторону кадровика и укоризненно – резко произнёс:
– Можешь, Тюфеич,
