идение (lilith) и находить себе покой».
(Книга пророка Исайи 34:13-14)
«И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его, потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь.
Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти.
Итак веселитесь, небеса и обитающие на них! Горе живущим на земле и на море! потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени».
(Откровения святого Иоанна Богослова)
Афганистан. Здесь горел даже песок, впитывая жар и запах войны, будто сама земля была пропитана смертью. Пламя лизало броню, и казалось, что бронетранспортер вот-вот расплавится под этим невыносимым зноем. Я отползал от машины, каждый метр давался с неимоверным трудом, с каждым движением обжигающая боль пронизывала тело, и за мной тянулись кровавые полосы на выжженной земле. Взгляд скользнул назад: башня была готова взорваться, боезапас вот-вот мог рвануть, взрывной волной разбросав по склонам раскаленные осколки. Трое товарищей остались внутри, граната сделала свое дело, разорвав их жизни на части, а меня спасло лишь чудо.
С трудом выбравшись наружу, я оказался под градом пуль. Кинжальный огонь моджахедов окружил меня, казалось, со всех сторон. Но скалы давали укрытие, и пули, рикошетя, били в камень, свистели над головой. Я стрелял в ответ, ощущая безысходность: маловероятно, что удастся поразить кого-то среди этих горных троп и песчаных бурь. Оружие в руках – последняя надежда, но патронов становилось все меньше, а в глазах – все больше уверенности, что меня ждала та же участь, что и товарищей, если помощь не придет. Сдаваться я не собирался, зная, что делают моджахеды с пленными – не прощают. Пусть лучше смерть будет мгновенной, чем затянутой в их узких ущельях, где живет страх.
И вот помощь пришла. Небо зашумело, и две «Апачи» со смертоносной точностью обрушили ракеты на позиции моджахедов. Рев стоял такой, что казалось, воздух сам дрожит от ужаса. Вертолеты вели огонь по ущельям, загоняя противников в каменные ловушки, а я наблюдал, как они отступали, подвигаемые яростным шквалом.
Подняв голову к небу, я застыл на мгновение. Небо пылало. Оно переливалось багровыми отблесками, отражая огонь и горечь войны. Но молчало. Там, в высоте, оно оставалось чуждым и равнодушным к нашему отчаянию, к боли, к бесчисленным жизням, оборванным за пустой клочок земли. Несправедливость мира отразилась в этом безмолвном небе, как печать, и ответ так и не пришел.
…Я навел фотоаппарат, включив питание. Линзы мощного телеобъектива поймали свет тусклого фонаря и, несмотря на вечерний мрак и приличное расстояние в семьдесят метров, цифровой блок Nikon3200 идеально зафиксировал детали. Снимки получались четкими, каждое движение – отрывистым и видимым в мельчайших подробностях, словно не ночь скрывала пирс, а день, дающий полную картину происходящего. То, что я снимал, было кульминацией моего расследования, темой, за которой я охотился месяцы, и теперь я сидел в укромном месте, скрытый от чужих глаз, затерявшись среди железных контейнеров, темных колонн кранов и тяжелого запаха моря.
Там, у пирса, на небольшом пустом пространстве среди этих контейнеров и железных тумб, словно на другой сцене, под блеклым светом одинокого фонаря стояло около двух десятков черных машин с темными стеклами, не оставляющих шансов разглядеть, кто там внутри. Автомобили были одинаково массивными, с характерной бронесталью и черной краской. Люди вокруг машин стояли недвижимо, как истуканы острова Пасхи, будто их корни вросли в бетонный пирс. Среди этих людей, чуть ближе к краю света, выделялся мужчина в возрасте около шестидесяти, крупный и слегка полноватый, но отнюдь не потерявший своей властной осанки. Он был облачен в безупречно сидящий костюм и фетровую шляпу, которая скрывала часть его лица, но не гасила того холодного, тяжелого взгляда, о котором шептались в полицейских сводках. Это был Дон Антонио Пасквале – глава местной мафии, человек с жестким нравом, воспитанным на сицилийских улицах.
Дон Пасквале, в котором текла настоящая сицилийская кровь, держался уверенно, но все же слегка нервничал. Он стоял, сжимая в руке кубинскую сигару, и густой табачный дым окутывал его как облако. Его хищный взгляд скользил по окрестностям, не пропуская ни малейшего движения, а в плечах чувствовалась напряженность, словно он предчувствовал надвигающуюся опасность. Этот человек, безжалостный к конкурентам, но неравнодушный к женщинам и даже меценатству, был известен как истинный мясник. В прошлом, как шептали слухи, он лично расправлялся с теми, кто осмеливался идти против него. Ему подчинялись сотни людей, и не было уголка в городе, где его рука не касалась дел – от почтовых отделений до офиса самого губернатора. И сейчас он стоял в окружении тридцати своих преданных телохранителей, которых можно было бы назвать армией – крепкие мужчины, сжимавшие автоматы «Узи» и пистолеты, смотрели вокруг с холодной решимостью.
