* *Стоял воскресный день, на редкость ясный и солнечный. На улицах толпились горожане. Они молча смотрели на проходившие через город немецкие воинские части. Шоссе, пролегающее с запада на восток, делило город на две половины, образуя прямую, как стрела, улицу. Движение по ней не прекращалось ни днем, ни ночью. На восток беспрерывно шли танки, бронетранспортеры, бесчисленные автомашины с различным грузом, бензозаправщики, мотоциклы и даже простые подводы. На них сидели немцы, призванные в армию по тотальной мобилизации, – хмурые, разновозрастные, без свойственной кадровым служакам выправки, с желчными, недовольными лицами, с обвязанными, точно у старых баб, головами.
А обратно, на запад, везли преимущественно раненых солдат.
Горожане осторожно бросали по адресу оккупантов злые реплики.
В городском парке было людно. У самого входа, направо, где раньше стояла эстрада, теперь разместилось офицерское кладбище с ровными рядами однообразных березовых крестов. Кладбище непрерывно росло. Иногда похоронные процессии прибывали сюда два-три раза в день. Умерших везли из местного госпиталя и с фронта.
Сегодня хоронили каких-то видных вояк, и траурное шествие замыкал взвод автоматчиков.
Время перевалило за двенадцать. Маленькая закрытая машина отделилась от процессии и на большой скорости въехала в аллею парка. Из кабины вышел хромой немец – комендант города. Он постоял, осмотрелся. Сказал что-то адъютанту. Тот услужливо отвернул ему подбитый серым каракулем воротник, и оба направились к кладбищу. У могил хлопотали солдаты с веревками и лопатами. Комендант поочередно заглянул во все восемь ям и восемь раз бросил «гут». Потом посмотрел на сложенные в стороне березовые кресты, толкнул один из них носком сапога и неопределенно покачал головой. Заложив руки за спину, он стал прохаживаться по аллее. Ему предстояло держать речь у могил, и сейчас он наспех, вполголоса, репетировал свое выступление.
Процессия приблизилась к могилам.
Комендант подошел и махнул рукой, давая сигнал к погребению. Кожаная перчатка, соскользнув с его руки, упала в яму. Комендант что-то крикнул своему адъютанту; тот уже хотел прыгнуть в могилу, как вдруг грохочущий взрыв встряхнул воздух и прокатился многоголосым эхом по городу. С краев ям посыпалась земля.
Люди бросились вон из парка. Комендант хотел было что-то сказать солдатам, но потом резко повернулся и заковылял к машине.
– Скорее в комендатуру! – бросил он дрожащим от волнения голосом шоферу.
Сквозь приятную дремоту, которую, казалось, никак нельзя было сбросить, Никита Родионович услышал мелодичные звуки аккордеона. Звуки неслись из гостиной. Андрей играл с увлечением, вкладывая в игру много чувства.
«Киснет парень, – подумал Ожогин, – надо с ним что-то делать». Но что именно делать, Никита Родионович не знал.
Аккордеон смолк. Никита Родионович открыл глаза.
Вошел Андрей. Не глядя на Ожогина, он стал перебирать нотные тетради, лежавшие на окне. Он казался расстроенным,
