занавеску, и теперь через широкое окно мастерскую заливал свет чудесного вечера. Волшебное святилище снова стало лишь темным уголком, прикрытым ширмой. Запах подземелья сменился ароматами мирры и кинамона.
– Ну так что – до скорого? Ты увидишь дивное чудо, открытое мною!
– До скорого! – вяло проговорил Стефен.
Мсье де Крошан, приняв театральную позу, продекламировал:
– И помни: я буду нем как могила!
Закрывшаяся за Стефеном дверь привела в движение скелет. Оставшись один, шевалье недовольно поморщился и провел рукой по лысому черепу.
– Ничего не понимаю, – пробормотал он.
Странный человек! Он действительно собирался остаться «немым как могила». Вот только был ли он искренен? Действительно ли верил в заклинание ду́хов? Действительно ли располагал для того, чтобы их вызвать, средством более ужасным, чем этот тромплёй, изображавший отрубленную голову? И что сам он думал об этой голове? Какие мысли вертелись в этом лысом черепе, над которым ему нравилось насмехаться, будто для того, чтобы переключить всеобщее внимание с содержания на форму?..
Сейчас это для нас не так уж и важно, ибо в любом случае, был ли сеанс серьезным или же нет; действительно ли глаза на картине открывались и закрывались, или же Стефен, уступая побуждениям своего подсознания, лишь полагал, что видит, как они говорят, результат был неизменным – в определенном отношении.
Действительно, как в одном случае, так и в другом, Стефен был волен либо точно передать сообщение глаз, либо исказить его, указывая буквы, как ему самому бы вздумалось.
Вот почему монолог, которым мсье де Крошан разразился после ухода Стефена, ничего бы не сообщил о его личных убеждениях тому, кому вдруг довелось бы его услышать.
– Ничего не понимаю, – повторил шевалье. – Так или иначе, парень сделал лишь то, что сам захотел. Вот же шельмец! Какие нервы! Какая сосредоточенность! Впрочем, он сейчас в полном изнеможении… Я ожидал, что он будет более раскован, менее недоверчив… Раз уж он читал мне по буквам до самого конца это имя: Стефен Орлак, значит не видел в этом никакой опасности – это уж точно. В общем, тут едва ли есть что-то интересное… Но что тогда в первой попытке? Две буквы Я, потом молчание… Дважды перечисленный от начала до конца алфавит, а затем – ничего… Что это было? Естественная путаница или путаница умышленная?.. Конечно, уже не раз бывало, чтобы говорящий стол или говорящая картина давали нечеткие, «пустые» ответы. Но кто поручится, что Стефен не жульничал? Испугавшись опасной буквы, которую ему предстояло огласить, не желая, чтобы я узнал даже первую букву имени, которое он уже предчувствовал, разве он не мог пропустить эту букву и продолжить алфавит до Я, причем дважды, без особых на то причин?.. Если бы я не сомневался, что так оно и есть, то тотчас же пустил бы в ход радикальные средства. Испытав больший стресс, Стефен, возможно, утратил бы присутствие духа, растерялся, и я бы все выяснил.
Стефен тем временем вернулся домой – пообедать.
Розина ждала его с некоторым нетерпением.
Он
