и запахом. Наша долгая история любви уже движется к естественному концу, и я не так давно осознала, что рано или поздно один из нас похоронит другого. Но я напоминаю себе, что это и будет счастливым исходом для истории вроде нашей. Исполнение данного когда-то обета. «Покуда смерть не разлучит нас». Это единственный приемлемый конец долгого и счастливого брака, и я твердо намерена не бояться этого дня, когда бы он ни наступил.
– Две недели, – говорю я ему. – Не больше.
Он целует меня в лоб. В кончик носа. В губы – медленно и нежно, через поцелуй повторяя свое обещание вернуться.
– До свидания, любимая.
Животные чувствуют, что пора в дорогу. Стерлинг топает правой передней ногой, Перси на своем насесте приподнимается, в предвкушении потряхивая перьями.
Им это нравится, думаю я.
Потом Эфраим отодвигается и вскакивает в седло. Он последний раз улыбается мне. Я стою в снегу и наблюдаю, как он едет через мост. И продолжаю наблюдать, пока он не заезжает за поворот и не скрывается из вида.
– Перестань себя жалеть, – бормочу я, потом делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к дому.
Но не двигаюсь. Не дышу. Потому что в двадцати футах от меня серебристая лиса. Она просто красавица, вся угольно-черная, кроме ушей, лап, груди и хвоста – они белые. Она сидит на вершине снежного холма, словно чернильное пятно на слоновой кости. Но прежде всего я зачарована взглядом ее ярких янтарных глаз. Они изучают меня, словно пронзая насквозь.
– Опять ты, – говорю я, а потом называю ее по имени, словно дымку выдуваю его в замерзший воздух: – Буря.
Дать чему-то имя – это акт владения. Обязательство владеть, заботиться, соблюдать верность. Одним этим словом я объявляю, что этот зверь мой, что я ответственна за его защиту.
Звук моего голоса лису не пугает. Она делает шаг вперед, потом два. Замерев неподвижно, как мраморная статуя, я наблюдаю за ее приближением. Каждый шаг гибкого зверька элегантен и выверен. Когда она подходит на восемь футов, я опускаюсь на колени и в знак приветствия медленно протягиваю ей ладонью вверх руку без перчатки. Только тут лиса пугается и убегает в лес.
Бакалейная лавка Сьюалла
В комнату роженицы врывается мужчина. Он распахивает дверь, потом одним плавным движением скидывает пальто. Я вижу это только краем глаза, потому что моя пациентка, юная Грейс Сьюалл, воет и мечется в постели. Это ее первые роды, и она сопротивляется каждой схватке, а в перерывах между ними рыдает. Мы так всю ночь с ней сидим, и обе ужасно устали.
– Вон! Все вон! – командует он, и поскольку я узнаю его голос, то не обращаю на него внимания.
Я не слушалась ничьих команд в комнате роженицы с тех самых пор, как училась у суровой старой карги-повитухи в Оксфорде. Ее звали Элспет Хорн, и все, что я знаю о родах, я узнала от нее. С тех пор прошло тридцать лет, и понадобится что-то серьезнее одного самонадеянного мужчины, чтобы заставить меня уйти от пациентки.
– Вы меня
