себя все матримониальные (то есть брачные) ограничения, обрушились на двадцатилетнего Александра. В дневнике своем он записал:
«Все сожалели и сожалеют Отца и Мать, но они лишились только сына, правда, любимого Матерью больше других, но обо мне никто не подумал, чего я лишился: брата, друга и что всего ужаснее – это его наследство, которое он мне передал… Может быть, я часто забывал в глазах других мое назначение, но в душе моей всегда было это чувство, что я не для себя должен жить, а для других; тяжелая и трудная обязанность. Но: „Да будет Воля Твоя, Боже“»[75].
А лишался он ни много ни мало надежды на личное счастье. Уже по весне 1865-го было затеяно сватовство Александра и датской принцессы Дагмар, необходимое для соблюдения правила о морганатических браках и внеположное сердечному влечению «брачующихся». Роман с Мещерской, разом обретший остроту безнадежности, разгорался, как чахоточный румянец. Влюбленные постоянно говорили о том, «как тяжело жить ей на свете» и как он «завидует… милому брату, который больше не на этой неблагодарной земле». Но в апреле 1866-го слух о «неканоничной» влюбленности Александра просочился во французскую печать, а в мае великому князю назначено было ехать в Данию – к невесте. Тогда-то, смятенный, он поверил дневнику то же самое намерение, какое поверял Кочубею весной 1795-го его восемнадцатилетний двоюродный дед.
«…Может быть, будет лучше, если я откажусь от престола. Я чувствую себя неспособным быть на этом месте, я слишком мало знаю людей, мне страшно надоедает все, что относится до моего положения… Это будет страшный переворот в моей жизни, но если Бог поможет, то все может сделаться, и может быть, я буду счастлив с Дусенькой и буду иметь детей».
Самая манера излагать мысли, сплетать слова словно передалась Александру Александровичу по наследству от Александра Павловича; но чем более близки «положения», тем разительнее несходство «лиц». Оба, предок и потомок, тоскуют о счастии «тихого и безмолвного жития», что неизбежно рухнет под тяжким царским бременем; оба мечтают избегнуть этого крушения, оба ищут «уважительную причину». Однако в письме Кочубею двоюродный дед толкует о силе обстоятельств, о внешних условиях, которые не позволят ему единолично управлять страной (подразумевается, что с этой задачей не справился бы и самый совершенный государь). Логика пассажа такова: я уклоняюсь от неприятного поприща потому, что оно меня недостойно. Внучатый племянник рассуждает принципиально иначе: я неспособен быть на этом месте; я не знаю людей; главный его посыл – собственное несовершенство. И пусть, как было уже сказано, за этим самообличением стоит неназванная причина: Мария Элимовна Мещерская; пускай очевидно, что князь выговаривает у своей совести право на отказ от державного служения ради романтической любви и частного покоя; все равно: избранная им тактика самозащиты разительно отличается от той, что семьдесят лет назад выбрал Александр Павлович.
Разительно
Здесь и далее цит. по: Между троном и страстью: Об истории любви Александра III к княжне Мещерской / публ. А. Барковец // Вечерняя Москва. 1994, 5 октября.
