БДИПЧ ОБСЕ), ни организации, призванные обеспечивать общую или региональную безопасность (ОБСЕ, ЮНОДК – Управление ООН по наркотикам и преступности и т. п.)205. Кроме того, уточним, что применительно к уголовному процессу речь идет не столько о создании в интересующем нас контексте «внешних мягко-правовых норм» – они создаются на вполне официальном уровне (о чем см. ранее), сколько о влиянии на создание норм вполне жестких, т. е. норм национального уголовного судопроизводства, отраженных в УПК, законах и т. п., причем без малейшего упоминания международных организаций, в инициативах и политико-экономическом давлении которых и следует искать истоки соответствующих норм. Это и позволяет нам оценивать данный тип вмешательства как «неофициальное», что не означает отсутствие в нем политической жесткости и сущностной (для понимания смысла уголовно-процессуальных преобразований) значимости.
Именно вмешательство международных организаций – важнейший фактор, позволяющий объяснить типовой характер почти всех новейших постсоветских уголовно-процессуальных кодификаций, разрабатываемых словно по единому шаблону, когда возникает впечатление, что государства не занимаются более правотворчеством в сфере уголовного судопроизводства, а заключают некий «договор присоединения» к единой кем-то сконструированной модели УПК206 или в каких-то случаях тянут более или менее продолжительное время, пытаясь от его «подписания» уклониться. В то же время, в отличие от 1990-х годов (Модельный УПК для стран СНГ, принятый Межпарламентской Ассамблеей государств-участников СНГ 17 февраля 1996 г.), сегодня никакого модельного УПК не существует: ни в доктринальном смысле, ни в смысле soft law. Его никто не обсуждал, не принимал, не публиковал. Нет и никакой внятной прямой межгосударственной политической координации, позволяющей понять, почему, допустим, стремящаяся в ЕС Украина и совершенно туда не стремящаяся Киргизия (не говоря уже о других различиях между двумя этими странами) принимают с интервалом в пять лет похожие как две капли воды УПК со всеми уже навязшими в зубах типовыми постсоветскими институциональными решениями (отказ от стадии возбуждения уголовного дела, «следственный судья», негласные следственные действия, цифровизация, медиация и т. п.)? Откуда тогда такое единство? Ключевая причина – своего рода «сетевая» деятельность разнообразных международных организаций, оказывающих на постсоветские государства давление по имплементации типовых глобальных уголовно-процессуальных инициатив и взявших под «неофициальный» контроль сам процесс уголовно-процессуальных кодификаций, максимально его ускоряя и влияя на его сущностное наполнение. В данной ситуации отмечается то явление, о котором мы упоминали ранее, когда неординарные усилия США по вмешательству в процесс, допустим, принятия УПК РФ были относительно быстро, но для внешнего глаза неброско заменены на много более системную и эффективную сетевую активность
Аналогичные тенденции см. применительно к гражданскому судопроизводству, где существует свой круг разработчиков наднационального «мягкого права», не всегда совпадающий с кругом разработчиков «мягкого» уголовно-процессуального права:
См. об этом подробнее:
