вертеть в пальцах во время приема, и ответил, придав голосу привычную медово-лилейную интонацию:
– Минут десять, голубчик, лежи смирно.
За «голубчика» начальник рудника уже не раз ему выговаривал, однажды даже с занесением в личное дело, но доктор ничего не мог с собой поделать. Нет, ему не нравились мужчины, впрочем, как и женщины, но подобная лексика служила отличной маской, с которой он сроднился.
– Никогда никому не рассказывай о том, что вас двое, – наставляла мать, помирая от новой марсианской лихорадки в Миллионке, Пятом общественном госпитале в Питере, где тогда работал доктор.
– Теперь только он у тебя остается, Юрочка, – шептала женщина в бреду. – Береги его, а главное – слушайся.
Она повторяла ему это с тех пор, как трехлетний малыш доверительно рассказал маме, что слышит голос в голове. Мама обрадовалась, ведь второго ребенка выносить не получилось, все последующие беременности обрывались выкидышами. Значит, то сам Господь послал душу братика, о котором она так мечтала. Душа эта заселилась в ее первого, и, увы, последнего сына. С тех пор в детской комнате Юры появилась еще одна кроватка – вечно пустующая, а все игрушки покупались в двойном экземпляре. Праздновать день рождения «братика» решили в тот же день, что и Юрин. Правда, подарки «брата» мать ему трогать запрещала, а после дня рождения отвозила на дачу, где сжигала в бочке. Юра честно старался не замечать, что «брату» дарят больше игрушек, чем ему, но обида на мать зрела. В голове роились разные мысли, и, если бы не заступничество «брата», которого мать нежно звала Андрюшей, а Юра Дрюхой, неизвестно чем бы детские игры закончились.
Дело было в том, что Юра любил Дрюху больше, чем маму. Этот Андрей и в самом деле оказался мировым парнем, настоящим другом, своим в доску. Он говорил всегда именно то, в чем Юра боялся себе даже признаться. Андрей разрезал правду скальпелем, находя и отсекая больные кусочки даже в том, что казалось истиной. В университете он стал Андроном, а потом, наконец, когда Юрий немного разобрался в себе и жизни, просто Андреем.
Этих «голубчиков», «дорогуш» и «любезных» придумал, кстати, его брат. Звучало старомодно, но формировало характерный образ, за которым можно было прятать Андрея. Юра всегда его прятал, хотя иногда тот просился на волю. Однако эта его последняя «воля» стоила доктору места на государственной службе в Питере, а также лицензии хирурга, которую у него забрали. Впрочем, Андрей же и подсказал, как дело исправить. На задворках вселенной, вроде этого рудника, никто к лицензиям не присматривался, и фальшивые документы легко проходили за настоящие. Если начальник станции Сальцев что-либо и подозревал, то держал свои подозрения при себе. Дело у них было общее.
Доктор томился на Элайе, как попугай в клетке, но мысль о том, что у этой каторги есть приятные бонусы, а также срок окончания, грела и придавала сил.
Сканер запищал, выдавая результаты, и доктор, подслеповато щурясь, склонился к монитору. Он давно вылечил близорукость,
