Помаре, встречающая на коленях первых миссионеров!
– Епископ Мартен, омывающий язвы Гогена на смертном одре!
– Покаяние жандармов Шарпийе и Клаври!
– Высокопоставленные лица из администрации острова, несущие гроб Гогена!
– Да просто похороны Гогена, черт побери! На государственном уровне… А прах прямо в Пантеон…
– Пастер, открывающий пенициллин…
– Взятие Бастилии галлами!
До того как поселиться на Таити, Кон думал укрыться на каком-нибудь пустынном островке архипелага Туамоту. Но у него был хорошо развит инстинкт самосохранения. На необитаемом острове ненавистное человечество было бы представлено только им одним – он оказался бы в ситуации скорпиона, которому некого жалить, кроме самого себя.
Чуть покачивая головой, высоко взметнув маленькие брови, Бизьен вращал глазами, словно в поисках подходящего места для гильотины. Он переводил дух. Вердуйе не мог опомниться и сидел словно громом пораженный. Какое-то экзотическое насекомое с жужжанием билось о стекло, как самая обыкновенная муха.
Кон чувствовал, что на его глазах зарождается новый культ – культ туризма, великая жизненная основа которого состоит в том, что убийца всегда возвращается на место преступления, но на сей раз берет с собой жену и детей.
Посреди Диснейленда Кону виделся возмущенный, испуганный, убегающий прочь Христос, преследуемый организаторами культурного фестиваля: они гнались за ним с пластмассовым крестом, на удивление легким, пытаясь ему втолковать, что распятие будет чисто символическим, тем более что профсоюзные нормы не позволяют держать Его на кресте больше восьми часов в день. Его будут кормить, поить, он будет пользоваться социальными льготами, и единственное, о чем его просят, – это побыть как бы Христом, как бы распятым на как бы кресте в грандиозном парке с культурно-историческими аттракционами. Но Христос от них ускользнул и нашел убежище в чьем-то сердце на Таити. Он объявил сидячую забастовку и наотрез отказался работать; любое упоминание о делах Человека или о готическом искусстве приводило его в бешенство.
Стоя спиной к окну, Кон с удовольствием курил гаванскую сигару.
На Вердуйе было больно смотреть. Он затравленно озирался, разрываясь между негодованием и боязнью оказаться в стороне от туристического бума. Со своей рыжей шевелюрой и обиженным выражением лица он действительно был похож на Ван Гога – в те минуты, когда продавцы картин советовали Ван Гогу сменить манеру, чтобы его работы не так “шокировали людей со вкусом”.
– Вы даже не понимаете, что вынуждаете меня поступиться своей творческой манерой! Я пишу как Гоген, не могу же я взять и за один день отречься от себя самого!
– Успокойтесь, друг мой, единственное, что от вас требуется, – это перевязать голову бинтом, надеть соломенную шляпу, отпустить подлиннее бороду и рисовать на набережной подсолнухи, бормоча время от времени что-то невнятное. По-моему, это не очень трудно.
Кон покинул кабинет Бизьена в состоянии такого омерзения, что пришел в себя только
