style="font-size:15px;"> «Временные петли, – объявляет Коул за кадром. – Вокруг них столько мифов и страхов, что даже люди со СЧИВ не в состоянии их описать…»
Я надеюсь увидеть еще чье-то интервью, но оставшееся видео полностью состоит из многословного повествования Коула. Закрываю видео и ноут.
Откидываю голову на спинку дивана, тупо смотрю в потолок. Просветительская ценность документалки Коула, будущего кинорежиссера, оказалась примерно такой, какой я и ожидала, – нулевой. Но одна часть меня поразила. Хассан – единственное, что там было стоящего.
Я открываю записную книжку и пишу: «Порой это – знак, что я не решил какие-то проблемы в прошлом или должен найти развязку… Не всегда, иногда».
Развязку.
Просматриваю записную книжку. Я делаю в ней записи после каждого исчезновения. Раньше я не видела в своих воспоминаниях какой-то системы, но в последнее время явно проявились закономерности. Это я и без всякого специалиста заметила. Мои собственные записи глядят на меня, сверкая доказательствами.
Исчезновение номер шесть. Грейпфрут и мускус; моя мама в библиотеке.
Исчезновение номер семь. Меловая пыль; я рисую семейный портрет на тротуаре.
Исчезновение номер восемь. Малиновый сироп; ищу маму, разлив сок из пакетика.
Исчезновение номер девять. Кукурузный чай и сигареты; впервые вижу аппу в слезах.
И конечно, исчезновение номер десять. Опилки; остров Солт-Спринг.
До этого мама была в центре воспоминания только во время исчезновения номер два: запах кленового сиропа отправил меня в тот день, когда аппa пытался испечь блинчики, но они у него все подгорели. Мама сказала, что их жалко выбрасывать. Она соскребла обугленный слой и добавила двойную порцию сиропа, чтобы замаскировать горелый вкус. Получилась какая-то жуть, но мама утверждала, что это напоминает ей тальгону, сладость из ее детства. Это такая плоская круглая конфета, в середине которой выдавлена фигурка. Конфету надо съесть, не поломав фигурку. И мама умяла все блинчики. Я и не вспоминала этот день, пока не вернулась в него. Так почему же мама стала теперь возникать в воспоминаниях так часто?
Пытается ли мое подсознание что-то мне сказать? Что нужно найти развязку для нашей истории, если я хочу пропадать реже? В голове звучит голос Хассана: «Порой это – знак». Так это знак? Сигнал от Бога, Вселенной или моего собственного мозга о том, что есть правда, которая должна быть открыта, и я не найду покоя, пока не открою ее?
– Бред какой-то, – говорю я вслух.
А если? А если не бред? А если это все же знак: найду ответы на все вопросы о маме и стану исчезать реже? Я, наконец, вздохну свободнее, испытаю все, что должна испытать в первый раз, – свидания, танцы, водительские права. Смогу выставлять работы без страха.
Я вообще могла бы жить полной жизнью.
Мамино лицо снова возникает у меня перед глазами – далекое, отстраненное; такое, как в домике на острове Солт-Спринг.
