народу. Креветок по две порции на каждого взял, приличное количество сосисок, хлеба и брынзы. И в тарелку с сосисками Валюша еще не поскупилась набухать горчицы, всегда здесь сумасшедшей. От нее Макарыч плакал и кашлял, но любил страшно и жрал за милую душу. Оставив, в свою очередь, у стола Герку, Макарыч и пошел менять бумажные купюры на монеты по 20 копеек. Сделав дело, он взял с подноса чистые кружки, залил четыре штуки и вернулся.
– Макарыч, нам бы надо еще парочку под вино…
– А, черт! Сейчас схожу.
И вот, наконец, все улажено, первая «Акстафа» открыта и ждет.
– По сколько лить-то, Вань?
– По полкружки давай.
– Да, первую по-бырому уговорим, а вторую под пивко смаковать будем.
– Правильно.
– Ты только за ментами следи, а то нарисуются в самый ненужный…
Макарыч уставился на входную дверь, слушая, как сбоку, где друг, раздается сытное бульканье.
– Ну, давай.
– За что?
– За находку твою.
– А-а, – улыбнулся Макарыч, – не столько уж я и нашел…
– Столько – не столько, а все равно приятно, – Герка кивнул на «Акстафу». – Мне бы еще за компанию!
– Хе-хе… Ладно, будем.
Отдышались. Герка вытер салфеткой пролитую на подбородок струйку портвейна и отломил себе брынзы. Закурили.
Иван Макарыч почувствовал, как из желудка – сразу в нос и в горло – ударил сладковатый толчок от выпитой жидкости, и во рту у него запахло вином и дымом.
Герка взглянул на компаньона, потом по сторонам, и, убедившись, что их не накроют, участливо спросил:
– Ну что, вдогонку? А, Вань?
Раньше Герка – может, моложе был и оттого робел, черт его знает – для краткости называл Ивана Макарыча по отчеству, Макарычем, но после множества таких вот междусобойчиков все чаще и чаще переходил на «Ваню», и Макарыч совсем не обижался. «Да, разница в годах у нас большая, – размышлял он. – Герка баб к себе табунами водит, бухает как не в себя, а я? Скучно, как ни крути, все время дома со Стешкой, и дети в печенках сидят, а вот поди ты! – после смены только и думаешь, что на диван залечь с газетой или в ящик пялиться. Запал куда-то делся». Поэтому, слыша в свой адрес «Вань», Макарыч в глубине души встряхивался, будто голову в холодную воду опускал, и было ему одновременно и приятно – вроде с молодежью равный! – и грустно. Накатывало чувство, что лучшее время он прозяпал, и все, что видел в жизни, так это Стешу в цветастых платьях в городском антураже, ее же без одежды в спальне, вечно шумных детей, телек, домино, газеты – и баста. «Все-таки они интереснее нас живут, – с завистью думал он о Бубнове. – То ли народ раскрепостился, то ли еще что»…
Услышав сквозь облачные рассуждения вопрос Бубнова, Макарыч одобрительно кивнул и затушил сигарету.
Выпили. Герка,
