людям снится дождь? Я задумалась. Сама по себе вода, это, скорее всего, хорошо, поскольку очищает мир от грязи, – пришла в голову пафосная, но довольно здравая мысль. Значит, все-таки, к добру? Ого! Это ж сколько богатства должно мне сразу привалить – воды в моем сне было предостаточно! А вдруг – к слезам? Тогда уж определенно – к крокодильим. Да не к фальшивым, если кто подумал, а к самым искренним, чистейшей воды, слезам в изрядном количестве.
В принципе, валяние в кровати – занятие для меня не совсем типичное, но сегодня уж не знаю, что на меня нашло. Вот так бы всю жизнь лежать себе, как Емеля на печи, таращить глаза на детский коврик с мишками, висящий над кроватью, и думать свою думу. Я еще немножко покумекала, и вдруг меня осенило: так это к каникулам! К счастливым беззаботным каникулам! Ведь мой ливень был спокойным, без грома и молний, потрясений и брызг. Обрадовавшись, что так удачно расшифровала свои же сновидения, я решила больше не забивать себе голову чепухой и вставать.
Тут в комнату вошла мама, немножко заспанная, но вполне счастливая. Голова взъерошена, в светлых кудрявых волосах застряло нечаянное перышко, а на правой щеке осталась помятость от подушки, похожая на голую кисточку от винограда. От нее еще сладко пахло сном. Синие мамины глаза сияли: ей явно некуда было спешить, поскольку была она в обычном домашнем одеянии и смешных мохнатых тапках.
Я подвинулась, высвобождая ей местечко на своей постели. Мама присела на край, прямо на разрисованный радугой треугольник льняной простыни – подарок не до конца задернутых штор, солнечного луча и стеклянного шарика, венчающего крышку графина, стоящего на подоконнике и так удачно преломляющего свет, – смеясь, схватила мои руки и стала выпрямлять меня, будто пружину.
– Потягу-у-ушечки, потяну-у-ушечки, – нежно пела она, растягивая слова и мое вялое туловище, – вот наша Полюшка и проснулась.
От ее голоса веяло чем-то родным и очень далеким: кажется, из закоулков памяти всплывала колыбельная, под которую когда-то, в раннем детстве меня качали на руках, хотя, по идее, помнить себя в столь незрелом и беспомощном состоянии я не должна.
Кисти у мамы были теплыми и полурасслабленными, но массажные движения она выполняла довольно бодро. Впалому животу и бокам тоже досталось – неплохая разминка. Подобные опыты раньше поутру проделывались над моей младшей сестрой Ирой, пока та находилась в младенческом возрасте и запросто помещалась поперек стола. Надо заметить – моего стола! Его тогда временно приспособили под пеленальный комод, а я была вынуждена мыкаться с тетрадками на кухне. Мои воспоминания о грудничковом периоде сестры были слишком свежи и где-то даже болезненны…
Под чуткими мамиными руками туловище стало послушным и длинным. Мне захотелось вытянуться до предела, стать нейлоновой струной от гитары, что я и попыталась сделать незамедлительно, но, видимо, переусердствовала: в шее что-то хрястнуло, ребра сразу обозначились,
