луч, тем временем, продолжил своё необратимое движение дальше, и, скользнув по подоконнику, исчез в зелёной листве виноградной лозы за окном.
Но его сила, энергия жизни, заставившие нас восторгаться, изумляться прекрасному, остались в том портрете, который я ещё раз увидела, только много лет спустя, посетив моего старого учителя в его маленькой квартирке на Молдаванке в Одессе.
Портретик казался теперь совсем небольшим, но висел среди самых удачных работ учителя на стенке. Акварельный портрет был аккуратно оформлен под стекло, в скромную дешёвую рамочку, как и все остальные его работы.
Мой первый учитель тогда ещё преподавал, и очень гордился своими лучшими учениками, которых он подготовил к большому плаванию, то есть к обучению в художественных училищах, институтах и Академиях.
Он громогласно рассказывал о нас родителям своих новых учеников, своим сотрудникам и посетителям. Он показывал всем наши ученические акварели и рисунки, из которых обустроил выставку прямо в студии, и некоторые новые его ученики даже копировали наши детские работы.
Одну из моих, композицию получившую приз на международной выставке, точно скопировали. В композиции, выстраданной мной, политой слезами, протёртой до дыр, но с помощью учителя, подклеенными с изнанки отверстиями, в этой композиции, прошагавшей со мной много километров из деревни, где мы жили, до изостудии в городе, изображено было звёздное небо и мир под ним – тема, над которой я работаю всю жизнь.
А громкий голос нашего учителя слышен был даже на улице. Он вырывался из распахнутых окон изостудии и перекрывал гулы, звоны и крики, доносившиеся из грузового порта, начинающегося внизу, аккурат за чудесной старинной колоннадой, что возвышалась возле нашего дворца пионеров.
Говорил он громко, потому что контузия, полученная им на фронте, привела к частичной потере слуха, поэтому децибелы громкости его голоса порядочно зашкаливали.
Но он сумел научить нас главному, любви к жизни, к прекрасному, умению видеть, замечать эту красоту, ценить её и, по-детски наивно, откровенно восторгаться ею, будто увиденой впервые.
Мы с братом обычно делали уроки в гостиной, сидя напротив друг друга за большим круглым столом, крытым льняной скатертью, красиво вышитой крестиком по канве нашей мамой.
Когда Витя мечтательно поднимал глаза вверх, если не ладилась задача, он будто ждал, чтобы я ему помогла, а я в это время замирала и восхищённо вглядывалась в эти огромные голубые озёра, доверчиво живущие какой-то своей, самостоятельной, особенной жизнью на лице моего брата.
Меня всегда изумляла серо-голубая глубина его глаз, прозрачных, до невинной чистоты топазовых бусин, оттенённых длинными тёмными ресницами, чёрные брови вразлёт и пепельные волосы. Губы были небольшие и пухлые, а кожа какая-то нежно-молочная, словно светящаяся изнутри.
Хоть он и был старше классом на год, я помогала ему решать
