Он почувствовал под тонкой тканью платья ее кожу и нежность ребер, когда обхватил Реху, но выражение его лица оставалось непроницаемым.
Николаус, увидев этих двоих, стоящих там, поднял плечи, наполовину удивленный, наполовину разочарованный, подумал: «Странная девушка. Только грустила, а сейчас смеется с этим маленьким Казановой. Но что с нее взять? Ей семнадцать…» (Ему самому совсем недавно исполнилось семнадцать.)
Они вместе пошли по длинной улице к административному зданию. Дорожки справа и слева от дороги еще не были вымощены, и Реха в своих красных сандалиях на высоком каблуке с трудом пробиралась по глубокому песку. Земля была ровной, резкий ветер свистел и кружил облака летящего песка над дорогой.
По серой ленте дороги, пронзительно гудя, катилась цепочка грузовиков, тяжелых думперов, автокранов и маленьких юрких самосвалов. Иногда один из водителей выкрикивал какую-нибудь шутку, и все трое начинали чувствовать себя неловко; их неторопливый шаг казался им неуместным или даже раздражающим в стремительном движении огромной стройки, и они пошли быстрее.
Курт со знанием дела рассказывал про типы автомобилей – он знал обо всем, что можно измерить в лошадиных силах. Ему не нужно было хвастаться, его интерес был неподдельным, и его авторитетный тон нравился Рехе. Она слушала его с восхищением обывателя и убеждалась, что никогда не сможет разобраться во всех этих объемах двигателей, числах оборотов и передаточных числах.
Узкая дорога вынудила Николауса идти на несколько шагов позади них, и его это устраивало. Громкоговорители разносили музыку по равнине, порывы ветра разрывали мелодию в клочья. «Какой пейзаж!» – подумал Николаус. Он рассматривал все с широко открытыми глазами, потому что ему наконец выпала возможность увидеть образы того фильма в цвете (эти голубые тени под сводами моста!), и будущие образы его собственных картин приблизились к нему и окружили его: лес подъемников, фонарных столбов и воздушных линий электропередач на фоне неба; торчащие из желтого песка градирни; белые дымоходы; лицо плотника, смуглое и смелое под авантюрными полями шляпы, торжественная зелень одинокой сосны (и не забывай: куда бы ты ни посмотрел, раньше там были только лес и пустошь); красный платок девушки-земплекопа…
«Вот она, новая романтика, – восторженно подумал он, – я знал, что снова найду ее. Это поэзия техники, и фильм меня не обманул. То, что в книгах казалось мне сухим и сомнительным, здесь – прекрасная реальность».
Но он еще не знал зимних дней с ледяным ветром и снегом под серым небом, замерзших рук и замерзших трубопроводов; не знал он и трудностей летних дней, полуголых, мокрых от пота земляных и бетонных рабочих; не знал еще шумных дождливых часов поздней осени, когда строители, запершись в своих бараках, ждут, когда их сменят, и, сидя на корточках, ругаются, потому что их проценты уплывают.
У подножия лестницы его ждали новые знакомые.
– Разве он не похож на молодого Парцифаля? Такой же глупый, – прошептал Курт девушке. – Эй, здоровяк, ты пишешь стихи?
– Нет.
