Конечно, автомат. Как это я, старая, обмишулилась! – Ласково погладила мальчишку по голове, похвасталась гостям. – Ну всё он знает. Всё. Четыре года, а будто энциклопедия ходячая. Настоящий этот… вундеркинд. Ага!
– Пять… – Гошкино лицо выражало уже другую гамму чувств: досаду и осуждение. – Почти пять… Четыре года и шесть месяцев… – произнёс солидно и с гордостью. – Уже.
– Ух, ты! Уже! – Баба Дарья только теперь, кажется, в полном объёме оценила свою оплошность, даже отступила на пару шагов. – Извини, Гонечка, запамятовала. Старая уже – памяти-то никакой. Помню, что большой, а на сколько большой – ветром из головы напрочь… Извини. Конечно, почти пять. Пять лет. Скоро уже и женить будем.
– He-а, не скоро. – Опять по-взрослому отмахнулся Гошка, лице теперь отражало не прикрытое сожаление.
– Почто так? – бабка будто споткнулась, застыла в явном недоумении.
– А, деда сказал: никакой свадьбы, пока женилка не выросла, – мальчонка с горечью вздохнул, и опустил глаза. – А она не растёт.
– Кто, – притворно ахнула баба Дарья. – Невеста или женилка?
– Женилка! – отворачиваясь, в сердцах бросил Гошка.
Ха-ха-ха… Хо…
Трудно до этого было сдерживать смех, но сейчас уж невозможно. Я предательски не вовремя рассмеялся. В след рассмеялась и Дарья Глебовна. Обнимая мальчишку, гладя по голове, успокаивала его.
– Вырастет, Гонечка, женилка, вырастет. Не думай об этом. А если ещё и в деда своего пойдёшь, да в отца, охальников таких, прости меня Господи, тебе цены у девчонок не будет. – Гошка, не понимая причины смеха, на всякий случай надул губы, вроде обиделся. – Я тебе говорю, баб Дарья говорит. А я всегда правду говорю, ты ж знаешь! – Вытирая глаза от смешливых слёз, бабуля распрямилась. – Ладно, посмеялись и будет. О чём это мы тут дельном говорили, я запамятовала?
– Про автомат, – напомнил всё тот же Гоха. Лицо его было уже спокойным и серьёзным, как природа перед сменой ночи и дня. Но вдруг, оно вновь изменилось, отражало уже ощущение разливающегося тёплого солнца или вкусной конфеты во рту. – А мне в армии гранатомёт дадут, я знаю… – сладко жмурясь, сообщил он. – Или пушку.
– Пу-ушку! – баба Дарья, в восхищении, эхом повторила. Потом, серьёзно, как на весах, мысленно, прибросила весомость Гошкиного желания, оценив, сказала. – Конечно пушку, Гоня. Тебе – только пушку. Чтоб один раз бабахнул по врагам, сразу и окончательно, и конец войне. Да! – Кивнув головой, добавила. – Так оно и будет. Ага! – И спохватилась. – Ты ешь, ешь, Мишенька. Мы тебя здесь, не боись, я говорю, откормим. Откормим-откормим! Поправишь здоровье. Сильным здесь станешь.
– А я на одной руке уже могу долго висеть! – К месту похвастал Гошка. Лицо его сейчас было похожим на те кошачьи ужимки. Рассевшись под столом, коты (или кошки), сощурив глаза, ехидно наблюдали за душераздирающими мучениями рвущегося играть подростка-щенка…
– Да, и ты сможешь, Мишечка, висеть, и на одной и на другой, – не вникая, охотно
