в суровую протестантскую эпоху протектора Сомерсета; причем ректор и члены совета неприкрыто симпатизировали догмам и ритуалам старой веры. Тем не менее, как мне представляется, Ффрайар не интересовался религиозным противоборством и никоим образом в нем не участвовал. Предположу, что он был человеком довольно замкнутым, ненасытным в своих исследованиях природы; всецело отдав себя «новой науке», зародившейся в Кембридже во времена Реформации, он отодвинул человечество на второй план.
Называя Ффрайара алхимиком, я прошу вас учесть, что в середине шестнадцатого века на этой науке еще не лежало клеймо легковерия и обмана. Алхимия была подлинной наукой, и ее изучали в университете точно так же, как в наши дни изучают производные от нее дисциплины – физику и химию. Устремления алхимиков относились к области метафизики, однако методы использовались строго научные. Ффрайар не был визионером, он твердо стоял на позициях логики и прагматики. Алхимией он занялся не ради богатства или славы и не с целью осчастливить человечество. Им руководила необоримая страсть к научным исследованиям, страсть, иссушающая все прочие чувства. В противоположность иным, не столь научного склада алхимикам, что одержимы идеей философского камня или эликсира жизни, Ффрайар обладал холодным умом агностика. И мысли, и труды он целиком посвятил поискам «магистерия» – панацеи от всех человеческих недугов.
Над этой задачей он четыре года неутомимо трудился у себя в лаборатории. Не единожды цель казалась близка, но в последний миг ускользала; не единожды исследователь готов был отчаяться, признав ее недостижимой. Летом 1551 года Ффрайар приблизился к открытию вплотную. Он не сомневался в успехе, требовалось только экспериментальное подтверждение. Вслед за уверенностью в его сердце поселилась новая страсть: сделать свое имя столь же славным в медицине, сколь славны имена Галена и Гиппократа. Оставались дни – даже часы – до обнародования открытия, которое взбудоражило бы весь мир.
Летом 1551 года в Кембридже наступили трудные времена. Как никогда прежде, там распространилась эпидемия болезни, которую называли «английский пот»; болели ею, по словам Фуллера, одни сутки, на вторые пациент бывал либо мертв, либо здоров. В городе от эпидемии погибло не так много народу, но затем она с внезапной лютой свирепостью накинулась на Джизус-колледж. Первой жертвой стал малолетний Грегори Грондж, учащийся и хорист, живший в школе при колледже – во внешнем дворе. Ему едва сравнялось тринадцать; Энтони Ффрайар знал его в лицо. Он умер 31 июля и был погребен тем же днем на кладбище Джизус-колледжа. Похоронная служба состоялась в Капелле – ночью, как было принято в то время. В шестнадцатом веке похороны в колледже были событием довольно рядовым. Однако судьба несчастного мальчика, умершего в окружении чужих людей, не могла не тронуть даже холодное сердце Ффрайара. И испытывал он не только жалость. Сумрак в Капелле,
