надо отключить.
Пока Дарья борется с котлом, я ощущаю некое напряжение, словно в воздухе витает тень прошлых событий. Мне больно об этом думать, но и не узнать я не могу.
– Что случилось с Кариной?
Она поднимает на меня взгляд, медленно опускает спичку, а затем тихо отвечает:
– Её сбила машина.
Я с такой силой сцепляю зубы, что чувствую металлический привкус крови во рту.
– Странно, что ты об этом не знал. Кто-то из наших должен был сообщить это твоим родителям. С тобой ведь связи совсем не было. Ты, кажется, работал на круизном лайнере?
– Да. Был такой период.
Я специально устроился на лайнер администратором по персоналу, чтобы отшлифовать знание английского языка.
С горем по полам, ей все же удаётся запустить котёл. Затем она набирает в чайник воду и ставит его на плиту:
– Еды здесь, сам понимаешь, нет. Но чаем угостить могу.
– Мне ничего не нужно. Скажи, а где её мать?
– Умерла от инфаркта. Сердце не выдержало горя.
– Понятно, – сглатываю непроходимый ком в горле.
– Влад, ты правда совсем ничего не знаешь? – Даша отодвигает табуретку и садится напротив. – Тебе родители совсем ничего не говорили? Насколько я знаю, то Карина несколько раз разговаривала с твоим отцом.
– Что-то говорил, – напрягаю свою память. – У нас тогда была стоянка. Кажется, в Малибу. Я звонил домой. Мать по телефону мне сообщила, что Карина бросила учебу и улетела работать аниматором в Турцию. Там влюбилась в турка и собралась за него замуж. А куда уж мне было с турком тягаться?
Я помню, что словил тогда депресняк. Даже в запой ушёл на неделю. А потом… а потом понеслась тачанка в степь. Баб менял чаще, чем бельё. Азиатки. Мулатки. Кубинки… Эх, вспоминать тошно.
– И ты больше никогда не интересовался её жизнью? Ведь ты её так сильно любил.
– Вот потому что любил, потому и не мешал.
– Понятно, – говорит Даша, и в этот момент её перебивает резкий свист чайника. Она поднимается с места и выключает плиту.
– У тебя выпить найдётся?
– Не знаю, – пожимает плечами и подходит к кухонным шкафчикам. По её движениям видно, что она делает это автоматически, словно в какой-то степени уклоняется от боли.
– Есть только это, – из одного из шкафов она выуживает небольшую бутылку с чем-то коричневым. Открывает крышку и морщит нос: – Ореховка. Только вот не знаю, сколько лет она здесь стоит.
– Плевать.
– А если отравишься?
– Возможно, это будет к лучшему, – горько усмехаюсь в ответ. Мне хочется забыться. Хоть на время.
Дарья
Вздрагиваю от резкого звука бьющегося стекла.
– Мам, этот дядька стрёмный, – поворачивается ко мне Сашка.
– Да, нормальный, – поправляю сыну одеяло. В квартире всё так же холодно, поэтому он спит в одежде.
– Зачем
