а титул императора Востока, на который ещё в 1904 году претендовал царь Николай II, стал для него навечно недосягаемым.
Бездарное руководство войсками под Ляояном, стоившее русским фактически уже предрешённой победы, вызвало совершенно разную реакцию в русской Маньчжурской армии и в Петербурге.
Большинство офицеров, сколько-нибудь детально ознакомленных с ходом Ляоянской битвы, искренне негодовало на штаб армии и главнокомандующего Алексея Куропаткина. Сам генерал Куропаткин, впрочем, пытался доказать всем, что общий итог сражения под Ляояном положителен для русских, что японцы не разгромили его армию, а только лишь «потеснили».
В армейской среде эта точка зрения с презрением отвергалась. Генерал Линевич, один из старейших офицеров Маньчжурской армии, писал в эти дни о Ляояне так: «Моё сердце трепещет, оно болит, глядя на это сражение. При Ляояне Скобелев выиграл бы битву, либо потерял армию, ему неведомы были паллиативы. Я соболезную Куропаткину, но во всех сражениях с японцами наше командование не проявило необходимой твёрдости, подчас мы отступали, даже не попытавшись оценить реальную силу противника».
Совершенно иначе Ляоянская трагедия была оценена в Петербурге. Проправительственные газеты принялись приукрашивать неудобные факты. Своего рода апофеозом пропагандистской лжи стала статья в «Русском инвалиде», где бодро сообщалось, что на самом деле под Ляояном поражение стратегического характера потерпел не генерал Куропаткин, а японский главнокомандующий маршал Ояма.
Отличавшийся деликатностью и одновременно редкой стратегической близорукостью царь Николай II не только не снял по итогам Ляояна генерала Куропаткина с должности главковерха, но фактически поощрил его своей телеграммой. «Отход целой армии в таких сложных обстоятельствах и по таким ужасным дорогам, – писал русский самодержец, – является превосходно осуществлённой операцией, проведённой несмотря на невероятные сложности. Благодарю Вас и ваши превосходные войска за их героические труды и постоянную самоотверженность».
Прямая поддержка царя, оказанная одному из самых бездарных военачальников за всю русскую военную историю, отнюдь не способствовала ни подъёму боевого духа Маньчжурской армии, ни началу столь необходимой русскому воинству «работы над ошибками».
По итогам Ляоянской битвы никаких действительно важных структурных изменений в Маньчжурской армии не произвели. Кадровый состав высшего офицерства практически не изменился. Работа разведки и военных картографов осталась на прежнем, более чем низком уровне. Казацкие конные части, которые при грамотном использовании могли парализовать тылы японской армии, по-прежнему вводились в бой шаблонно, в соответствии с русской армейской традицией – как кавалерийские придатки к пехотным корпусам. Казаки ощущали себя чуждыми в среде русских пехотинцев – вчерашних крестьян, всегда враждебно относящихся к «нагаечникам». Ограниченные
