узенькие рейки, доски, бруски. Хорошо сохранившись за зиму, они только немного потемнели.
– Не повело, это хорошо, – глядя на обрезные доски, проговорил Тимофей, – ещё день-два, да надо начинать строить, времени‐то в обрез.
Окидывая взглядом разложенные заготовки, он понимал, что работы предстоит сделать ещё очень много, начатое им строительство лодки ещё осенью необходимо было продолжить как можно быстрее, тем более что он всю зиму ждал этих дней, за какой‐то месяц лодку нужно было не только собрать по частям, но и основательно просмолить и вывезти за несколько километров на реку Уньгу – к Марьи-ному утёсу, к его старой бревенчатой заимке, построенной им много лет назад.
Обойдя ещё раз вокруг остова лодки, Тимофей в раздумьях направился в избу, что‐то приговаривая при этом себе под нос. Чувствовалось, что он переживает и волнуется, настраивая себя на большую ответственную работу.
Небольшая деревня Заблуднево, где прожил всю свою жизнь Тимофей Каськов, находилась в шести километрах от центральной усадьбы совхоза «Светлый путь». Название совхоза было хоть и оптимистичное, но вот только в деревне всё было наоборот. На самом деле никакого светлого пути в деревне и не предвиделось, и быть не могло. А причины самые что ни на есть житейские: ни тебе дорог, ни тебе нового жилья, ни тебе работы и всего того, чем живёт и радуется человек в этой непростой и грешной жизни.
Построенные многие десятилетия назад сто с лишним крестьянских домов не знали и не видели даже примитивного ремонта, не говоря уж о чём‐то более серьёзном, крестьяне давно уже разуверились в своём начальстве, которое то и дело менялось и не делало никаких попыток что‐либо изменить в деревне. Жаловаться всё равно было некуда, да и бесполезно: никто ничего не слышал в эти непонятные никому перестроечные годы. К тому же все дома в деревне были давно списаны. Вроде есть деревня и вроде нет её.
Покосившиеся заборы и стайки давно уже не знали и не чувствовали рук человеческих. Эстетика, комфорт и удобства в этой деревне были ни к чему. Хотя себя местное начальство не забывало, строя добротные дома из цельного кругляка, о чём крестьянин и помыслить не мог. Мужики, конечно, говорили в деревне всякие разговоры про жизнь, но, устав ходить с протянутой рукой, смирились с тем, что у них есть, и лучшего уже не ждали.
– Зачем что‐то делать, если можно прожить и без этого, – часто рассуждали мужики за стаканом самогона, – делай, не делай – всё равно помирать, не сегодня, так завтра. На кой нам всё это?
Бабы хоть и были против такого рассуждения, но ничего поделать не могли. Спившиеся давно мужики теряли у баб не только авторитет, но и всякую житейскую помощь.
– От наших мужиков, – говорили некоторые бабы, – как от козла: ни шерсти, ни молока.
– Собрать бы их всех, – вторили им другие, – да в прорубь окаянных, душу ведь они всю вымотали, ни себе, ни детям покоя.
Раньше, при старой власти, отдельная инициатива некоторых
