мычат, жмутся друг к дружке. Деревенские бабы ворчат на Данилку, у коров уж и телятам молока не хватает, ни то, что в хозяйские закрома. А тут еще волки вновь телка уволокли.
Худо пришлось пастушку. Телок оказался купца Баклушина. Тот в деревне почитался за старосту. Уж кто-кто, а Баклушин всякому своему добру счет знал. У такого на учете каждое яйцо в курятнике, не то что телята. Лишь для дочери Любавы ничего не жалел Баклушин .
– Не умеешь со скотиной обходиться, иди в батраки. – крепким словом удалил на сходе по Данилке купец, – Лямку тянуть ума не надо, была бы силенка. Тебе, дурню здоровому, в самый раз.
Данилка так и сник. А тут еще Любава глядит. Хоть сквозь землю провались.
– Верно! – заголосили селяне.
– Кому же скот пасти? Где мы другого пастуха возьмем? – послышалось из народа.
– Кого не возьми, от волков все одно скот не убережешь. Хоть бы ты пособил, Емельян.
Емельян мужик здоровый, борода по грудь, ручищи такие, что быка передавить можно. Прежде в деревне знали его как охотника. И не было ему равных в этом деле. Сказывали даже, будто у Емельяна рука заговоренная, какую цель наметит – всегда попадает. Он и в самый худой год из леса дюжину лисиц выносил. От Бога ли, от черта был сей дар, никто про то не ведал, но Емельяна люди по суеверию своему побаивались. Хотя с одной поры стал Емельян лес десятой дорогой обходить. Охоту вовсе забросил. Что, почему – поди дознайся.
– Не можно мне. – проворчал он себе под нос.
– Уж вы как знаете, а я свою скотину покуда в хлеву подержу. Авось и отыщется пастух порасторопней. – Баклушин сказал, что отрезал.
Знал Данилка, перечить ему люди не осмелятся. Станут нового пастуха искать.
Баклушин уж уйти собрался. Но тут, о чудо – Любава, агнец Божий, на грудь к отцу припала:
– Пожалел бы ты, тетенька, сироту. Коровушки теперь пугливы, за чужим не пойдут. А Данилку они любят. Не будет нам проку от другого пастуха.
Данника едва на ногах удержался. Не ожидал себе такую заступницу. Ему-то думалась, Любава и знать не знает, что он есть на белом свете.
Баклушин лишь поглядел на дочь – всю его суровость как рукой сняло. Еще и слово в ответ не сказал, а люди уж подхватили. Любили Данилку.
– Верно!
– Верно говоришь, Любава. Не пойдут коровы теперь за другим.
– Данилка их какой год пасет! Не его вина, что волкам в лесу есть нечего.
Сама попадья голос подала:
– Оставим Данилку, пущай пасет.
– А… – Баклушин махнул рукой, – паси ужо.
-3-
Как добрел до дома, Данилка не помнил. Перед глазами так и сияло лицо Любавы Баклушиной. Ох и жаркие думы посеяла девка в его душе! Люди перед Данилкой расступались. Жалели паренька. Иной ворчал:
– Эх ты, башка соломой крытая, уже и с Лешием сговороиться
