уже забрала восьмого, – тихо произнёс Залесский. В его голосе слышалась странная смесь сожаления и какой-то отрешённой обречённости. – Веретников сейчас там, внизу. В темноте. Как и остальные.
Соколов почувствовал, как по рукам побежали мурашки. Температура в палате как будто упала на несколько градусов. Или это просто его воображение снова разыгралось?
– Где – там?
– В лабиринте, – Залесский снова склонился над рисунком. Его рука двигалась все быстрее, словно пытаясь успеть за какими-то образами в его голове. – Под городом. Под "Олимпом". Старые подвалы, ещё с восемнадцатого века. Купец Радищев построил там особняк, но не для жизни. Для других целей.
Карандаш с силой впивался в бумагу, оставляя жирные чёрные линии. Соколов заметил, что костяшки пальцев Залесского побелели от напряжения.
"Бумага сейчас порвётся", – подумал он, но вслух спросил: – Для каких целей?
– Для общения с тенями, – Залесский говорил теперь быстрее, лихорадочно водя карандашом по бумаге. Грифель крошился под его пальцами, оставляя на листе рваные штрихи. – Они собирались там по ночам. Проводили ритуалы. Искали бессмертия. И нашли… определенным образом.
Соколов покосился на Краснову, но та стояла неподвижно, внимательно наблюдая за пациентом. На её лице застыло странное выражение – смесь профессионального интереса и какого-то… страха? Это насторожило следователя ещё больше. Опытный врач-психиатр не должен бояться бреда душевнобольного.
"А может, она тоже это чувствует?" – мелькнула непрошеная мысль. Это странное ощущение, будто воздух в палате становится все гуще, тяжелее. Будто сами тени в углах сгущаются, вытягиваются к ним…
– Кто – они? – Соколов сделал шаг вперёд, пытаясь стряхнуть наваждение.
– Тёмное братство. Тайное общество, – Залесский вдруг замер, глядя куда-то сквозь стену. – Елизавета была среди них. Самая талантливая, самая… одержимая.
Он произнёс это имя с какой-то особой интонацией, в которой слышались отголоски давней боли. Соколов, привыкший за годы работы улавливать малейшие нюансы в голосах допрашиваемых, отметил это автоматически. Личная история? Застарелая обида? Или…
"Прекрати, – одёрнул он себя. – Ты же не веришь во весь этот бред про тени и бессмертие?"
Но что-то внутри – то самое чутье, которое не раз спасало его на сложных делах, – упрямо твердило: слушай, запоминай, верь.
– Елизавета? – спросил он вслух.
– Та, что забирает их сейчас, – Залесский вдруг отложил карандаш. Его пальцы дрожали, на подушечках чернели следы грифеля. – Она ждала этого триста лет. Собирает души для ритуала. – Он поднял взгляд на Соколова, и следователь снова поразился этой бездонной черноте глаз. – Они все ещё живы, знаете? Застыли во времени, как мухи в янтаре.
В его голосе появились новые нотки – словно он говорил о чем-то, что видит прямо сейчас. Соколов
