вылепленной из белого воска. Только эти невозможные чёрные глаза жили своей жизнью.
– Я вижу это. Как видел остальных, – он говорил тихо, но каждое слово, казалось, эхом отдавалось в прохладном воздухе палаты. – Сначала – расплывчато, потом все чётче. Словно настраиваешь старый телевизор: помехи, шум, а потом – идеальная картинка.
Он умолк, глядя куда-то сквозь стену. Соколов заметил, как дрожат его пальцы, комкая край больничной рубашки.
– Я пытался их предупредить, – продолжил Залесский после паузы. В его голосе прорезалась горечь. – Звонил им, писал письма. Но они не верили. Или не успевали поверить.
"Письма?" – Соколов напрягся. Это была новая информация, которой не было в материалах дела. Он мысленно сделал пометку проверить почту пропавших.
Залесский вдруг резко встал. Движение получилось таким стремительным, что Краснова невольно отступила на шаг. Но пациент просто подошел к стене с рисунками.
Соколов шагнул ближе. То, что издалека казалось хаотичным нагромождением набросков, вблизи оказалось тщательно продуманной схемой. Рисунки подземных помещений складывались в единый план: коридоры, залы, лестницы… Некоторые листы были исчерчены странными символами, похожими на древние руны.
– Это под "Олимпом", – Залесский провел пальцем по одному из рисунков. Его прикосновение оставило на бумаге темный след – графитовая пыль. – Старые подвалы купеческого особняка. Здесь они собирались. – Палец скользнул ниже, к большому круглому залу в центре схемы. – Здесь проводили свои ритуалы.
Он замолчал, все еще касаясь рисунка. Соколов заметил, как по бумаге пробежала легкая дрожь – словно от сквозняка, которого не было в закрытой палате.
– В 1723 году я… – Залесский запнулся, сглотнул. – То есть, один человек… попытался их остановить.
Что-то в его голосе изменилось. Он больше не казался помешанным, говорящим о своих видениях. Теперь он говорил как свидетель. Как человек, вспоминающий реальные события.
"Но это невозможно", – напомнил себе Соколов.
– Что случилось? – спросил он вслух.
Залесский обернулся. По его лицу скользнула странная улыбка – не безумная, но бесконечно усталая.
– Он проиграл, – просто сказал он. – Его убили. Но перед смертью он успел произнести клятву. Поклялся, что вернется и закончит начатое. – Он развел руками, словно демонстрируя себя. – И вот… я здесь.
– Вы говорите так, будто были там, – заметил Соколов, внимательно наблюдая за реакцией пациента.
За годы работы следователем он научился распознавать ложь. Выдуманные истории всегда имеют характерные признаки – слишком гладкие, слишком последовательные. В них нет той шероховатости, которая присуща реальным воспоминаниям. Но рассказ Залесского был другим. В нем чувствовалась та особая достоверность, которая бывает только у рассказов очевидцев.
"Но это же бред", –
