кончались деньги, отец шел на рынок и продавал сотню иголок. Так, на иголках, пятерых детей поднял, да и жену как барыню одевал-обувал. Надежный этот бизнес был подорван, когда наладили производство отечественных машинок, отличавшихся по конструкции от зингеровских.
– До сих пор иголок тыщ пять осталось! – радостно сообщил Гляделкин.
После института их пути разошлись: краснодипломника Калязина распределили роскошно – в «Прогресс», в редакцию стран социализма, а Гляделкина как неблагонадежного запихнули в «Промагростройкнигу», выпускавшую какие-то сборники по технике безопасности. Однако Левка и там что-то придумал – начал штамповать руководства по возведению садовых домиков – тогда всем выделяли участки, – и брошюрка шла нарасхват. Когда началась буза в конце восьмидесятых, Левку на собрании трудового коллектива единогласно избрали директором издательства, а вскоре он его приватизировал, выкупив акции у своих же сотрудников, которые по совковой наивности были и рады расстаться с этими, как казалось тогда, совершенно никчемными бумажками. «Промагростройкнига» превратилась в Издательский дом «Маскарон» и завалила прилавки детективными романами, а Левка, по слухам, став богатеем, купил себе большую квартиру в центре и загородный дом в Звенигороде…
Вот этого самого Левку Гляделкина, только раздобревшего, полысевшего, обзаведшегося очками в стильной золотой оправе, и окликнул Саша, неожиданно для себя воспользовавшись его давней студенческой кличкой. Кстати, это прозвище Левка получил за манеру останавливаться на улице и со вздохом провожать страждущим взором призывно удалявшиеся дамские ягодицы. Иногда, не выдержав и бросив товарищей, Гляделкин кидался в погоню за незнакомкой, а наутро, приползя к третьей паре, демонстрировал друзьям счастливую усталость и рассказывал о незабываемой ночи, каковую пробезумствовал в постели изголодавшейся разведенки или в кроватке девственницы, тщетно пытавшейся уберечь от Левки лепесток целомудрия. Чаще всего врал, конечно…
– Глядун! – крикнул Саша.
Левка остановился, удивленно осмотрелся и захохотал:
– Коляскин!
Помнил, оказывается, не забыл!
Они обнялись. От Гляделкина пахло вкусной жизнью. Свита замерла поодаль, наблюдая за встречей друзей с тем вымученным умилением, с каким обычно созерцают личную жизнь начальника – его избалованных до омерзения детей или любимую собачку – злобную визгливую тварь.
Они поговорили о том о сем, но в основном о бывших однокурсниках: кто-то преуспевал, кто-то эмигрировал, кто-то просто исчез из поля зрения, а вот Витька Корнелюк умер…
– Да ты что? – обомлел Левка.
– Да, умер… – подтвердил Саша с чувством того печального превосходства, которое обычно испытываешь, сообщая кому-нибудь неосведомленному о чьей-то кончине.
– От чего?
