style="font-size:15px;"> – Увы, только вас, – Даниэль вздохнул. – Но если все они такие же, как вы, я хотел бы с ними познакомиться.
– Вам недостаточно меня одной?! – Сольвейг театрально возмутилась.
– Ну что вы, что вы! – Даниэль замахал руками. – Я просто хотел сделать вам комплимент.
– Вам это удалось.
Дождь продолжал свою канонаду.
– Слышите? – Даниэль поднял указательный палец.
– Слышу, как сотни стальных пчел бьются о стекла.
– Прислушайтесь. Это же музыка.
И правда, когда Даниэль произнес это, Сольвейг уловила едва заметный ритм: пампам-пам, та-дам! – гром «ударил в литавры».
– Пампам-пам, – подхватил Даниэль.
Сольвейг рассмеялась:
– Вы ужасно поете!
– На ваше счастье, меня это никогда не останавливало, – он посмотрел ей в глаза, и, улыбнувшись, продолжил: – Пампам, та-дам!
Страх действительно растворился. Сдался под напором фальшивого пения Даниэля. Сольвейг сама не заметила, как присоединилась к нему, напевая вместе с дождем. В груди разлилось тепло, точно от чашки горячего чая с малиной. Ей больше не хотелось повернуть назад.
Дождь прекратился внезапно, безо всякого предупреждения. Выплеснув добрую часть мировых запасов воды, он ушел в направлении Варны. Небо прояснилось, и воздух наполнился запахом прибитой пыли.
Русе показался на горизонте облаком света в густеющей тьме. Домики на окраинах спали, их покой охраняли постовые-фонари. Где-то выли собаки и шипели, затевая драки, уличные коты. Сверху на город взирал тонкий серп новой луны. Даниэль притормозил, заметив у обочины мужичка, который тащил куда-то два небольших вертлявых мешка – по одному в каждой руке.
– Нужно спросить дорогу.
Сольвейг приоткрыла дверь и окликнула его:
– Добрый господин!
Он обернулся, застыв в свете фонаря. Вертлявые мешки в его руках превратились в чрезвычайно недовольных котов. Мужичок держал их за шкирки, но котов больше занимала собственная вражда: они шипели и махали лапами, пытаясь достать друг друга. Хвосты яростно извивались, то и дело молотя мужичка по рукам.
– Ой, за что ж вы их так? – ахнула Сольвейг.
Мужичок оказался крайне словоохотлив, будто ему давно хотелось излить наболевшее в чьи-нибудь уши.
– А как же, госпожа? Вот этот, – он поднял повыше рыжего с разодранным ухом, – обрюхатил соседскую кошку. А этот, – кивнул на серого, – не успел. Вот и дерутся почем зря. Любовный треугольник у них, понимаете ли! И всякий раз у меня под окнами. А там, знаете ли, моя морква растет. Я ее и удобрял, и полол, каждый сорняк выдернул! Только от этих вот спасу нет! Медом им, что ли, намазано?!
– А что же забор? – удивился Даниэль, подавшись вперед. – Не спасает?
– Так за забор и несу, они ж мои.
Сольвейг рассмеялась:
– Вот напасть!
– Да еще какая! Все, продам на
