они.
Агнес, вернее, та женщина, что сидела у зеркала, вдруг повернула к нему свое красивое лицо, зеленые глаза ее были полны удивления.
– Они вонючие? Ты себя-то нюхал?
– К себе-то я уже принюхался, – пояснил Сыч.
А женщина засмеялась.
– Ладно, не любишь толстух, так не люби, скажи лучше: придет она к тебе или нет?
Сыч поморщился, а потом заявил самоуверенно:
– Да куда она денется. Сказал ей, что буду ждать у речки, у мостушек, где они белье полощут, как колокол к вечерне бить начнет.
– Места там тихие? – спросила девушка.
– Тихие-тихие, – подтвердил Фриц Ламме. – Тропинка да речка, вокруг речки по берегу лесок. Тихие места.
Он вздохнул, ему не очень все это нравилось.
– Чего сопишь-то? – резко спросила у него девушка.
– Я? Да я не… Я просто…
– Господин велел сделать дело, так делай, и не сопи, и не зевай. Велено тебе притащить какую-нибудь дуру из замка ко мне, так придумай, как это сделать. Вот и все, что от тебя нужно.
Агнес произнесла эти слова так, что у Сыча мурашки по спине побежали. Холод от нее шел такой, что до костей пробирает, хотя на улице жара. «Как с ней только ее челядь живет? Этакое каждый день терпеть», – удивлялся Сыч. А вслух сказал:
– Да я разве против, приведу ее к вам, к том лесочку, что у мостушек, будет она к вечерне. Сегодня будет.
Агнес изобразила на красивом лице выражение «ну-ну, посмотрим». И вдруг спросила у него, уже спокойно:
– А что, Сыч, скажешь, похожа я сейчас на рыжую бабу господина?
Фриц Ламме от такой перемены или от вопроса такого растерялся и ничего сказать ей не мог, только таращился на красивую рыжую женщину.
Не дождавшись ответа, она повернулась к зеркалу, а ему сделала небрежный знак рукой: убирайся, дурень. И тут же закричала:
– Ута! Вели трактирщику обед подавать. Тут буду есть.
У нее еще оставалось время до вечернего богослужения. Можно не торопиться, тем более что до замка и до небольшой речки, на которой прачки замка полощут белье, совсем недалеко.
Расторопные посыльные вскоре стали таскать в покои еду, а Ута приносила госпоже. Трактирщик ее очень ценил: еще бы, она взяла лучшие покои, согласилась платить за комнаты и стол полталера в день. Деньги неслыханные для такой глуши. Все-таки Малендорф – это не Ланн.
Агнес села обедать, снова ругая повара и подлеца-трактирщика, который за такие деньги мог вино ей и получше давать. А поев, велела Уте готовить платье к вечеру. Сама же, скинув рубаху, открыла сундук и с удовольствием достала из бархатного мешочка свой стеклянный шар. Прижала к груди. Он был такой теплый, как кот. Иногда ей казалось, что он даже урчит, ну, или издает что-то похожее на урчание. В этот день шар был цвета жирного топленого молока и почти непрозрачный. Красивый. Ей нужно было еще кое-что узнать, всякие
