жилища с одной спальней. Я прожил на свете тридцать один год, но никогда еще не чувствовал себя столь беспомощным.
…Изабель извивалась и подпрыгивала, точно камбала, выброшенная на берег. И вдруг замерла. Просверлила меня взглядом.
– Я уже все. Вынь шланг и полей меня.
Я где-то читал, что вселенная представляет собой единство противоположностей: добро противостоит злу, свет – тьме, любовь – ненависти, ну и далее по списку. И если есть в этом мире оазисы, где правит любовь, нежность и страсть, то… в общем, спальня этой женщины в тот вечер, в тот четверг, тем январем была абсолютной противоположностью благословенному оазису.
Изабель широко распахнула рот. Возникло ощущение, что меня заставляют излиться в мусорный бачок.
С унылым рыком завершения стал послушно поливать. Промахнувшись, попал в глаза. Окропил лицо и груди остатками семени, чувствуя, как вместе с влагой быстро иссякает мое уважение к себе.
Засунув своего пострела обратно в штаны, я посмотрел на Изабель. Кураж иссяк вместе с исторгнутыми сперматозоидами. Робко прошелестел:
– Я, пожалуй, пойду, а?
Блаженная улыбка удовлетворенности сменилась гримасой гневного отвращения.
– Какой лапусик! Я устроила нам забойный досуг, а ты отымел – и сразу хочешь смыться?
Я промямлил, что мне наш досуг показался не вполне удачным, но сил на дальнейшие оправдания не было. И я лишь понурил голову, вроде как соглашаясь.
Изабель соскочила с кровати.
– Вон отсюда! – Она выбросила указательный палец в сторону двери.
Движение получилось таким резким, что с ее ладони (я и туда пальнул!) сорвался сгусток спермы и, пролетев через комнату, врезался в аляповатый портрет Иисуса, висящий над туалетным столиком.
Знал бы, что вечерок завершится метанием моего семени, которое будет потом стекать с пречистой щеки Спасителя нашего, клянусь – сидел бы дома с компьютерной игрой Gran Turismo, гонял бы на виртуальной машине.
Изабель, помешанная на сексе и стремительная, как болид «Формулы 1» (причем с неисправными тормозами), оказалась до чертиков набожной.
Издав страдальческий вопль, она подбежала к портрету и стала свирепо тереть Божественную щеку своей блузкой. Портрет был написан маслом, оскверненная моим семенем и похожая на поджаристый гамбургер щека размазалась. Изабель утробно рыдала.
– Прости! – надрывно возопил я, как будто преднамеренно испоганил Лик Всевышнего.
– Вали, я сказала. Кати-и-ись! – заорала Изабель, и на этот раз я подчинился с удовольствием.
– Ладно… тогда пока! – вяло махнув рукой, я быстренько ретировался.
Перепрыгивая через две ступени, за три секунды сбежал вниз, и тут в парадное вошла мать Изабель. Что я мог ей сказать? «Добрый вечер, мадам, я только что отдрючил вашу дочку и надругался над Сыном Божьим»? Поэтому я и ей просто помахал рукой и растерянно улыбнулся.
Резво перебирая ножонками, я выскочил на подъездную дорожку,
