Хотя в его время Россия была не так безнадёжна.
– Как ты можешь утверждать – какой была Россия в другое время, пока тебя там не было? Историческое и политическое устройство, социальные трения, описанные в учебниках и мемуарах, – это одно, а истинное лицо улицы – совсем другое.
– В этом ты прав. Я не могу знать. Но мне кажется, что Россия в XVIII—XIX веках только и делала, что пыталась завоевать авторитет.
– В глазах просвещённой Европы?
– По крайней мере, тогда никто не отрицал, что Европа действительно просвещена…
– А сейчас?
– А сейчас России не важен собственный имидж. Она ведёт себя, как барин-самодур, с которым никто не хочет дружить. Но не потому, что уже нет никаких шансов, а потому, что он сам ни с кем дружить не хочет. Он хочет повелевать и раздавать щелобаны, хочет поклонения, хочет, чтобы от него зависели, но это всё не дружба.
– Народ безмолвствует?
– Народ даже безмолвствовать как следует разучился. Иногда я думаю, что в России уже нет даже народа. Есть бантик, привязанный к кошачьему хвосту, – так и носится по кругу за больной головой.
– И гремит громко. Официант! «Зубровки»!
Официант приносит «Зубровку». Наша беседа растекается, становясь похожей на елизаветинскую драму.
С.: Свобода – понятие весьма и весьма неустойчивое.
Н.: Что не мешает ему обладать довольно устойчивой ценностью. Здесь мы давно уже ни за что не боремся, но помним что сколько стоит.
С.: Я всё равно не смогу сойти с позиций человеческого равенства.
Н.: Ты давно с них сошёл и даже не представляешь, как далеко находишься.
С.: Но есть же общечеловеческие ценности.
Н.: Нет никаких общечеловеческих ценностей. И человека как ценности тоже нет. Более того, человека как общности тоже не существует. Мы все – разрозненные единицы. Случайно сталкивающиеся частицы, порой приводящие к зарождению новой жизни. При этом мы не вполне понимаем – зачем новую жизнь зарождать. Такое вялотекущее траханье со спецэффектами.
С.: Это мне напоминает наши юношеские разговоры о смысле жизни.
Н.: О да! Они у всех одинаковые. Но мы выросли. И превратились во взрослых людей, не успев ни заметить, ни понять, как это произошло. Стать взрослым – значит признаться себе в том, что ты такой же мудак, как все остальные.
С.: И немедленно отделиться от остальных, чтобы было удобней сталкиваться.
Н.: Но большинство впадает в панику от одной мысли о случайности всего сущего и тут же начинает объединяться, стремясь ощутить общность со всем миром.
С.: Тайно про себя полагая, что, несмотря на общность, я – весь из себя конкретный, я – явно отличаюсь от всех остальных.
Н.: Только другим об этом знать не обязательно.
С.: И так по новой. Движение по спирали, замыкающей саму себя.
