И жить и действовать так, как хотел жить. По справедливости, как я ее понимал.
Мне рассказали, кто я. При этом, парень не стал задавать вопросов про бесов или еще чего, чем, на самом деле, спасал свою жизнь. Начни он тут мне задвигать о том, что в меня бесы вселились, или еще какую ерунду, то мог и…
– Чего хочешь? – спросил я в нетерпении, между тем, не показывая вида, что мне больно от того, что расшатываю веревку.
– Уйти, – дьячок приблизился ко мне еще ближе, заставляя поморщиться. – Обрыдло мне все тут, уйти нужно.
Зубы он не чистил давно… Никогда! Все же привыкли мы, люди из будущего, когда или посторонних запахов нет, или все вокруг благоухает парфюмом. Здесь и сейчас так все «благоухало»… всеми ароматами Франции, той, средневековой, где ночные горшки на голову выливали. Я никогда неженкой не был и на войне какие только ароматы не испробуешь, но сейчас приходилось напрягаться.
– Хочешь идти, уходи! – сказал я.
– Не-е-е, – протяжно чуть ли не завыл дьячок, я, сбрасывая веревку с ног, чуточку сильнее нажал на руку. – Больно! Мне одному ходу нет. Сирого обидеть может каждый. А ты, Фомка… э-э… Влад, так тебя называл ратник князя Ивана. Ты сильный, вона и Вершила боится тебя и не знает, что делать нынче. Я сам слышал, как он того, ну когда Улку… того, ну я видел…
Мда… Собеседник мне попался прямо-таки златоуст. Так умеет рассказать, это, того… ни черта не понятно. Но пока он объяснял про романтик Улки и Вершилы, при этом краснея и бледнея, что даже в потемках было заметно изменение цвета лица, я успел избавиться от веревок на руках.
Итак, появился я тут более года назад. Пришел на коне, да еще и с заводным, а еще…
– И где это все? – перебил я рассказ парня.
– Так при храме и осталось, – отвечал рассказчик.
Виру он хочет? Вот же гад! Судя по рассказу, на мне было добра весьма и очень много. Оружие, доспехи, кони, может еще что. Но сейчас до правды не докопаюсь.
А что еще про меня рассказать, так и нечего. Пришел в город, стал молиться, от церкви далеко и не уходил и все молчал, все прощал. Я сам стоял на коленях и умолял Илью выгнать беса, помочь разобраться с тем, что со мной произошло и почему я тогда, с половцами… Я не говорил, я все это написал. Вот, значит грамотный, это мне в плюс. Долго мурыжил меня священник, все обхаживал, да словесными кружевами опутывал, проникая прямо в создание и деформируя уже надломленную психику.
Тогда и Улка и Вершило, да и священник Илья, стали откровенно издеваться надо мной. А все верил в то, что мои бесы покинут меня, что я проклятый, что все терпеть должен и тогда…
Вновь нахлынули воспоминания и опять разболелась голова. Но в этот раз я смог сдержаться и почти не показать вида. Вместе с тем, получалось отвести подозрения и доказать, что я есть я. Пришли мысле-образы, которыми я мог отвести подозрения в своей бесовской натуре.
– С тех пор на мне и уборка и дрова и скотину присматривать, – стал я дополнять рассказ… ясно в общем.
Рабство.
