>Небо заволокло темными, тяжелыми тучами, наполненными дождем. Вот-вот потоки воды хлынут на землю, наполнят воздух прохладой и тяжелой влагой. Ветер завывал все сильнее. Вековые деревья с натужными скрипами раскачивались из стороны в сторону, молодая поросль клонилась к самой земле. Яркая молния рассекла небо огненной вспышкой, и тут же землю сотряс мощный раскат грома. Ураган набирал силу, будто хотел сравнять все кругом с землей.
Лес шумел… Он всегда шумел, когда что-то случалось. Жуткое предательство сегодня произошло здесь. Мать с надвинутым на лоб платком принесла на руках свое новорожденное дитя и положила маленький кулек в густые кусты у самого берега. Она не плакала, ее щеки были сухими, а в темных глазах не было ни капли жалости или сожаления. Торопливо оглянувшись по сторонам, она бросилась бежать прочь и бежала так быстро, как только могла, не оглядываясь, зажав уши, чтобы не слышать громкого, пронзительного плача оставленного на берегу младенца. А когда шаги ее стихли, ветер взревел, и началась гроза. Непогода была поистине страшной, но еще страшнее была материнская нелюбовь, которая, словно ядовитый дым, отравила воздух вокруг…
Брошенное дитя надрывалось от плача: маленькое круглое личико посинело, сморщилось, тельце затряслось в судорогах, тонкий голосок превратился в хрип. Когда ураган стал совсем яростным, кусты рядом с ребенком зашевелились, листья рогоза раздвинулись. На кричащее дитя уставились круглые желтые глаза. И вскоре две худые, длинные руки схватили маленький кулек, подняли с влажной земли и крепко прижали к впалой, обвислой груди. У озера буйствовала гроза, а странное существо с несоразмерно большой головой, вытянутыми конечностями и зеленой пупырчатой кожей, сгорбившись, прыгало по высокой траве, издавая громкие пронзительные звуки, похожие на кваканье.
Младенец притих в крепких объятиях, успокоился, сунул в рот кулачок. Существо замерло на миг, остановившись на самом краю высокого обрыва. А потом прыгнуло в воду, прижав к груди свою маленькую ношу, и тут же ушло на дно. Круги на воде поползли в разные стороны, слились с крупной рябью волн, гонимых ветром к берегу…
Ураган еще долго буйствовал над лесом и озером, ломая и вырывая с корнями кусты и деревья, кружа в воздухе листья и гнилые коряги. А потом все стихло так же внезапно, как и началось. В синих сумерках, медленно опускающихся на землю, заквакали на разные лады лягушки, и где-то в вышине запела свою вечернюю грустную песнь озерная камышовка. Лес затих, погрузился в сон, укутавшись густыми сумерками. Все у Зеленого озера стало так, как прежде, будто ничего тут и не случилось.
***
Три года спустя
В окне дома на самом краю деревни виднелся тусклый свет. Осенняя ночь уже давно заволокла узкие, извилистые улочки густым, холодным туманом, в темноте виднелись лишь иссиня-черные силуэты деревянных домов. Деревня спала, укрытая тихим безмолвием. Даже собаки, и те не лаяли – прятались в деревянных будках или под крылечками, спали, прикрыв носы всклокоченными хвостами. Ночь плыла над деревней, посылая всему живому крепкий сон, но в домике у самого леса все же не спали: около дрожащего огонька свечи сновала туда-сюда темная тень. Седовласая старуха ходила по избе, скрипя половицами, шептала что-то неразборчивое себе под нос, шумно, со свистом вздыхала.
Старуха была не одна, из темного угла кухни доносились глухие стоны. Молодая обнаженная женщина сидела на полу, ее пропитавшаяся кровью сорочка лежала рядом. Тяжелая грудь, прикрытая длинными черными волосами, свисала до круглого беременного живота.
– Воды… Дай воды… – прохрипела женщина, глядя умоляющими глазами на старуху.
Та зачерпнула деревянным ковшом воды из ведра, стоящего у дверей, и поднесла ковш к сухим, потрескавшимся губам женщины. Сделав несколько жадных глотков, роженица снова застонала. Старуха вытерла пот с измученного лица, похлопала женщину по спине, а потом, согнувшись, заглянула туда, откуда должен был выйти ребенок.
– Терпи, Иринушка, недолго мучиться осталось… – тихо проговорила она.
– Да как такое вытерпеть, бабушка Пелагея? Хуже смерти эта мука! – закричала женщина.
Старуха строго взглянула на нее, покачала головой.
– Ой, дура-дура! Не для себя ведь терпишь! Для дитятки! – проворчала она. – Ради дитятки родимого любая мать вытерпит в сто крат больше мук, чем ради себя самой.
– Не могу больше, не могу! – рычала женщина, упираясь горячим лбом в край лавки.
Лицо старой повитухи Пелагеи сморщилось, она тихонько рассмеялась.
– Вот увидишь личико своего дитятка, и все муки разом позабудешь. Все сможешь, милая ты моя, все сможешь. Недолго осталось мучиться.
Лицо молодой роженицы напряглось, покраснело от напряжения. Одна за другой мощные потуги выталкивали из ее чрева ребенка, и вот, он, наконец, появился на свет. Тяжело дыша, Иринушка с облегчением ждала первый детский крик, но в избушке
