Фредерика и, что уж там, даже просто сердиться. Я два дня не вылезала из кровати. По счастью, родители держались отстраненно и не допытывались – лишь один раз проявили настойчивость, когда я отказалась от еды.
Голод бледен, неслышим на фоне жгучей скорби. Эрефиэль ощутимо ее развеял, но только на мгновение, а затем грозовые своды вновь сомкнулись.
Лишь на похоронах я сообразила, что не видела ребят с той ночи. Фредерик остался с Томом: малыш мог помешать церемонии. Сам день навевал грусть. Низкие серые тучи сулили скорый дождь – а ведь мы собрались на воздухе.
В сторонке стояли Бэк с Дейлом. Последний приветливо заулыбался мне и подозвал на стул подле себя. Я направилась к друзьям; мать с отцом меня не остановили. Джеремии я нигде не видела, что было вполне понятно, но легче от этого не становилось.
У самого края стояла Нора в наряде темных, намешанных вразнобой тоскливых оттенков. Никакой гармонии. Юбка вообще была почти темно-бордового цвета вместо положенного синего. У нее что, нет траурной одежды? По-видимому, она одевалась на скорую руку. Вокруг толпились родные и близкие Перри, и у всех лица были то омрачены суровой скорбью, то увлажнены слезами.
Я посмотрела вперед, на закрытый вопреки обычаю гроб. Сразу вспомнилось почему, и в горле вспух комок. Только бы не зарыдать!
У отца Перри было вытянутое, со щетиной, лицо и залысины, из-за которых короткие курчавые волосы сходились на макушке стрелкой. Мать держалась стоически, хотя по красным щекам катились слезы.
Дейл тронул меня за плечо и показал на какого-то мужчину в толпе. Тут я заметила его футляр и вышитую филигрань на лазурном жилете поверх рубахи. Изысканный и располагающий наряд.
– Это Максин! – Он так упоенно улыбнулся, будто что-то празднует, а не друга хоронит. Но нашего юного барда можно понять: все, что связано с музыкой и академией Вдохновенных, повергало его в восторг. Такое рвение вызывало зависть.
– Он известный лютнист! Говорят, получил уже четвертую Струну и метит в Музы! – выпаливал Дейл. – Сколько же родители Перри за него отдали?.. – Он на миг сильно наморщил лоб, прикидывая сумму.
Тут его зычно шлепнули по затылку.
Я повернулась и увидела за ним Галливакса, отца.
– Постыдился бы! – шикнул он.
– Да, отец. – Сын понурил голову.
Вскоре церемония началась. К гробу вышел облаченный в черное жрец самой заурядной церковной наружности. Лысый. На рябом лице – длинный нос крючком. Брюхо натягивает рясу, округляя силуэт. Ему лет пятьдесят. Он даже говорил шаблонно. В руках у него была Каселуда в кожаном переплете – символ могущества высших сил.
– Я благодарю всех, кто пришел проститься с юношей, чья жизнь безвременно оборвалась.
Бэк рядом шмыгал носом – от холода, подумала я, но нет: он искренне прослезился по другу. Каково же тогда родным, друзьям семьи? Дейл тоже не поднимал головы, но трудно сказать, то ли от отцовского упрека, то ли от глубокой
