однокурсница с бойфрендом. И то, что смог бы от нее убежать. А от себя как убежать?! Но экстаз был сильнее каждого из них. Молодая страсть слила их воедино, соединив их тела и души. Любовная страсть – оба не знали такого раньше – притягивала их со страшной силой. Страсть была единственной правдой их отношений. Страсть прорывалась из темных и тайных глубин подсознания и стягивала их двоих в один тугой узел. Страсть, как огонь, питалась всем. Все шло в топку: их взаимная любовь и нежность, родство душ, новизна открывшейся чувственности, интеллектуальное равенство, и острое предпочтение друг друга перед остальными. Разум умолкал, и земля уходила из-под ног. Они парили в вечности, оставляя там свои слитые тела и души, там, в его маленькой квартире на шестом этаже, с пением птиц по утрам, с его нежными руками и его молодым смуглым телом.
Анна остро помнила счастье, с каким она летела в марте 1997 года на интервью из Петербурга в Нью-Йорк. Счастье возможностей, сказки, мечты. Потом счастье сконцентрировалось, уплотнившись до чего-то невозможного. Жила одна в Мегаполисе и работала в аспирантуре научной лаборатории. Начала с нуля, как неумейка. И каждый день пестовали, холили и лелеяли. И восхищались. Эрик Вайс, скованный и очень глубокий китаец, аспирант последнего года, пас, как свою единственную лаб-бэби. Все несла к нему, все проблемы решала с ним, а он это воспринимал как должное. Думалось, что вся его жизнь была прологом до нее, кометы, озарившей его жизнь.
И сама росла каждый день, еще ничего не понимая, но уже многое умея. И первое горе, придуманное ею, но реально тяжелое, от неудачного свидания с Эриком в Музее Метрополитена. И счастье ожидания его на теплой скале перед театром Шекспировского фестиваля в Парке. И он, однажды в субботу пришедший с корта в линзах и шортах. И она даже отошла от него в панике. В общем, любовь-смута, работа-счастье, и, наконец, «мы это мы».
И нежное прощание Эрика с ней перед расставанием на неделю, перед его отлетом на конференцию в Калифорнии. Он, говоря по телефону, взял ее руку, нежно перебирая ее пальцы, и, закончив говорить, руки не выпустил, так и сидели. И как потом целовались у фонтана, красота которого спрятана от улицы, как и они. А потом разлука, когда ничего не было, только телефон, держащий ее на коротком поводке. И не случилось. Не застал, когда позвонил все же однажды. И ожидание его, и желание просто прижаться к нему при встрече и стоять, навеки замерев. И затем он, идущий по коридору, к ней, после приезда.
Любимый, долговязый, похорошевший – «Мой!»
И раскованность Эрика на короткий срок, когда посылал ей воздушные поцелуи. Или, когда при поцелуе прощании на ночь поцеловал сам страстно, с языком. И его «люблю» в декабре. И признание, что никогда ее не забудет. И его счастье, что у него есть тайная гёрлфренд, и его грусть, что никому не скажешь, никто не поймет. И наконец Рождество, горькое, разрывное, когда Эрик пытался расстаться с ней. И коньки Анны: встала и научилась с горя. И был кайф. Еще один, от того, что новое может.
И Новый год. После Рождества, когда сказали друг другу, что всё, что было, это было для
