великой реки Иртыш устроили стол, накрыли зелёную травку-муравку огромным покрывалом. Всё, что можно было есть, пить, загрызать, занюхивать и закусывать было разложено на эту скатерть-самобранку. Первый тост, конечно, провозгласил дедушка.
Это был огромного роста мужик с такими глубокими и обильными морщинами, что трудно даже было представить его, каким же он был в молодости, но я ещё никогда не видел такого чуда, что бы лицо так светилось радостью и спокойствием. Они совершенно не портили лицо, чем-то дряблым старческим. Я не мог понять, почему была в нём такая, симпатия и сила. То ли кровь родная, или нежданная встреча с такой далёкой страной – почти дальний восток. Ощущение было, будто шумят уже океанские волны. Это и было тогда, в далёком детстве, почти Чёрное море моё, чёрное море моё…
Он поднял стопку, казалось к самому синему, почти крымскому небу, сказал тост и сообщил мягко, без трагедии в голосе, что вообще не пьёт, но ради такого гостя…
Теперь нам хотелось увидеть какие же мы живьём, родные, хотя проживающим так далеко. Потекли рассказы о наших и ваших, дальних и близких.
Он рассказал, что была у него онкология. Медведи вылечили. Ушёл в тайгу, встретил там годовалого, попросил у него печёнку и потом лечился ею, его желчью, потому и нужно было жить в тайге… Процедура жёсткая, боль непереносимая вот и вопил как бык на корриде, когда его там донимают безмозглые… так и мне приходилось, вроде бы и легче было переносить. А в деревне что? Людей пугать. Вот. Теперь видишь, живой и на охоту хожу, но медведя больше не трогаю. Спас меня их собрат. Недоросль. Годовичёк…
Рассказы шли весело и радостно. Потом вошли в дом и он, дедушка, показал медведя, вернее, не самого мишку, а его одёжку, которая служила ему верой и правдой, в его жизни и зимней поре.
… Это была огромная медвежья шуба, и не только по его мнению,– охотника, медвежатника, он, этот, был в этих краях царь, хозяин. Бед от него не было, но все охотники считали за честь и удачу – взять такого! Уже не один, бывшие, так и не смогли рассказать нам о встрече с Ним. Уж больно силён и могуч был.
Теперь уже был.
Шкура этого великана давно лежала в огромных сенцах. В доме, светлице, она не вмещалась, а здесь вот, на всю ширину дома, потом дверь в дом, а там, чердак, сеновал и всякое хозяйское: сухие соцветия лечебных трав и просто сеновал, где часто кто-нибудь спал.
И вот эта шкура была на все эти безразмерные сенцы, а медвежьи лапы с когтями как лемех у плуга, красовались уже не один год… А когти – страшные, грозные. Потом дедушка показал мне нож. На нём было много зарубок-насечек. Каждая говорила… это один мишка, которого брал сам в рукопашную, завтра расскажет, как это делается.
Он, радостно, солнечно улыбнулся и сказал, как будто спел, частушку… – глядишь и тебе пригодится. Вот и последняя зарубка, это тот, который подарил мне лекарство, правда не сразу согласился, пришлось ему показать, что такое медвежья болезнь, и у них такое бывает. Ну, это завтра, а то ночь будет тяжёлой у тебя…
Спи спокойно.
Устал, такой маршрут был у тебя.
Ты дома.
