вдруг стала хлопать от сквозняка. Я удивилась про себя, откуда он мог взяться, и встала, чтобы прикрыть ее поплотнее. Потом я выглянула в коридор и увидела, что входная дверь открыта настежь. Мне стало немного не по себе. Я прошла несколько шагов по коридору, а затем увидела свет наверху и услышала голоса. Я услышала, как он… – опять кивок в сторону Боскомба. В ее взгляде, направленном на него, читались следы пережитого потрясения, отступающий понемногу страх и скрытая злость. Причем страха казалось гораздо больше, чем можно было ожидать в подобной ситуации. – Я услышала, как он сказал: «Боже мой, он мертв…»
– Если вы позволите, я объясню… – отчаянно вставил Боскомб.
Доктор Фелл, моргая, смотрел на Элеонору со слегка озадаченным видом. Он уже приготовился заговорить, но она продолжила:
– Я ужасно перепугалась. Тихонько поднявшись по лестнице – из-за ковра шагов вообще не слышно, – я заглянула сюда. Я увидела его, он стоял в дверях, нагнувшись над ним, а тот, другой, стоял, отвернувшись, в глубине комнаты.
После ее кивка они в первый раз обратили внимание на третьего человека, бдевшего в эту ночь над мертвым телом. Этот человек сидел в комнате Боскомба за столом, на котором горела лампа под абажуром. Одна рука локтем опиралась на стол, ее пальцы пощипывали лоб. Словно обретя наконец полнейшее спокойствие и вернув себе самообладание, он деревянно поднялся на ноги и подошел к ним, засунув руки в карманы, – крупный мужчина с торчащими ушами, чье лицо пока оставалось в тени. Он кивнул несколько раз, не поворачиваясь ни к кому в отдельности. На тело он не смотрел.
– И это абсолютно все, что мне известно, – заявила Элеонора Карвер. – Я только не понимаю, чего он, – она посмотрела на мертвеца, – хотел, забравшись сюда и… перепугав… Послушайте, он и в самом деле похож на вора, разве нет? Или, знаете, мне сейчас показалось, что, если его помыть и одеть во что-нибудь приличное, он будет немного похож на…
Ее взгляд перекочевал с тела на Боскомба. Но она одернула себя, пока другие рассматривали то, что лежало на полу. «Даже при жизни этот субъект не мог вызывать особой симпатии», – заметил про себя Мельсон, когда индивидуальные черты стали отчетливее проглядывать сквозь общую гипнотическую картину убийства. Его порванный костюм, вытершийся до неопределенного цвета, весь лоснился, словно облитый холодным супом. Рукава и штанины подворачивались с помощью булавок до тех пор, пока руки и ноги не стали торчать из них, как у пугала. Неизвестный был человеком лет пятидесяти, одновременно костлявым и обрюзгшим. Медная заколка для воротничка выпирала на шее, красной и морщинистой, как у индюка. Зубы широко раскрытого рта белели в трехдневной щетине там, где их не залила кровь. И все же (по крайней мере, в смерти) этот человек не казался законченным грабителем. Почувствовав это и попытавшись разобраться в своих впечатлениях, Мельсон вдруг заметил одну крайне несообразную деталь – человек был обут в белые тапочки для тенниса, почти новые.
Пирс неожиданно обернулся к Боскомбу.
– Вот этот покойный, – спросил
