вот, время, она поднимается. Скрипят ступени. Я проскальзываю за нею наверх бесшумно – так мне кажется. Во всяком случае, я почти уверен, что двигаюсь, будто миракль магика. Мысленно я уже там наверху, протягиваю руки, глажу девушку по голове, готов всю нежность – там внутри томительно тягуче застывшую – излить на ее жалкую головенку. Захожу. Она сидит на маленькой табуретке рядом со своим сундуком, пьет из глиняной кружки воду с какими-то травами (пахнет приятно) и жует хлеб. Жует медленно, глядя прямо перед собой. Опять у меня внутри все стягивается в узел. Она поднимает голову, перестает жевать. Я кладу на ее кровать, на серенькое все в катышках шерстяное одеяльце свою монету. Монета большая, в пять флоринов. Невольно глажу заношенную ткань. От нее тоже ощущается запах – запах Касиного тела.
– Что это? – спрашивает Кася.
– В Ниене есть обычай. Если парень хочет быть с девушкой, то дарит ей монету, чтобы…
– Ты что, меня за шлюху принял? А? – Она резко вскакивает. Едва не падает, опирается рукой о кровать. – Я не такая!
– Это не плата, Касенька, это просто обычай…
– Да плевать на обычай! В Ниене все бабы шлюхи, отдаются первому встречному, как только покажет монету. А я не такая. Нет!
Не помню, как я схватил серебрушку и, зажав в потной ладони, скатился вниз. Щеки мои горели. Вся кожа горела, будто ее облили кислотой. В своей комнатке я кинулся на кровать, закрыв лиц руками. Кася, Кася… Она плюнула мне в лицо. Бедная, вообразила, что ей дозволено наносить удары в ответ на мою доброту. С полчаса я лежал так, будто горел на костре. Потом вскочил. Я должен ее наказать, наказать за неблагодарность. Неблагодарных надо наказывать. Я знал это с самого малого детства, с того мига, как только начал ходить. Меня всегда наказывали за неблагодарность.
Я спустился вниз. Стоял во дворе, озираясь. Отец как-то высек Каську за разбитую кружку. Привязал к телеге, приказал развязать лиф, стащил рубаху до пояса. Потом бил розгами. Сильно, до крови. Мы все прибежали смотреть: я, Викер, матушка, Нара. Каська визжала, причитала, плакала. Когда она дергалась, были видны ее груди, большие, похожие на груши, странно большие для ее худого костлявого тела.
– А ведь девка врала мне, что ей шестнадцать, – вздохнула матушка, качая головой. – Наверняка уже все двадцать, и судя по грудям, рожавшая. Не бывает в шестнадцать у девчонок таких грудей.
Сейчас, стоя во дворе, я вспомнил недавнюю порку, и матушкины слова. А ведь я тогда бегал к аптекарю, и брал у него мазь Каське для спины – за три грошика своих личных, и потом передал Наре. И внизу, лежа в постели слышал, как стонет и плачет Каська, когда у нее со спины соскребают прилипшую рубашонку, а потом рубцы мажут мазью.
Да, так было, и да, жалость была и есть, но я должен ее усовестить.
И я придумал, как именно.
Глава 2. Наказание
В свой выходной она всякий раз направлялась к родне в подгородную деревушку. Выходила засветло, а возвращалась уже в темноте. Деревушка
