пружинами у него всё было в порядке. Погиб героически, прикрывая наш отход во время мощного украинского наката. Ему прилетело из вражеского пулемёта по ногам, он был тяжело ранен и пытался наводить нашу арту на хохлов по рации, а потом дождался, когда к нему подойдут поближе, и рванул под собой гранату Ф-1.
Подробности последнего боя командира станут известны от двух раненых хохлов, которые сдадутся в плен после нашей ответной атаки. Но это уже будет на другой позиции, когда на нас и на соседнее отделение слева хохлы попрут на трёх «Бехах» с пехотой. Мы с соседями решим отбиваться, но враги пойдут на нас как невменяемые и будут стрелять из всего, что у них было. А было у них много чего. И самих их было намного больше, чем нас вместе с соседним отделением. Потом окажется, что расчёт нашего АГС отстреляет все свои гранаты, перебив гусеницу у одной БМП, и замолчит, потому что у гранатомётчика закончатся все «морковки». Взводная арта тоже плохо нас поддержала почему-то. Очевидно, потом, после боя, командование разбиралось с этой ситуацией, и кого-то «попросили» больше никогда так не делать. А простую стрелкотню с разрывами ручных гранат с нашей стороны хохлы сразу сочтут неубедительной и полезут с новой силой…
От пленных мы узнаем, что это были всё те же нацики из бригады, в которую когда-то входил батальон «Айдар». Наш командир, наш Сглаз, даст команду на отход, а сам прикажет оставить ему все имевшиеся в наличии ленты к пулемёту и сам пулемёт, скажет, что останется на позиции, потому что у него уже перебита бедренная артерия, а это означало, что он неизбежно вытечет через пятнадцать-двадцать минут. Мы не хотели бросать командира, но это был приказ. За те почти тридцать дней, что мы провели вместе, стало понятно, что он опекал и учил нас выживать, наверное, как своих великовозрастных детей, которые опоздали жить, но успели на войну…
Но всё это будет потом. Почему-то мы, взрослые матёрые дядьки, многие старше Сглаза, успели стать для него не просто боевыми товарищами, не просто людьми, за которых он был в ответе, выражаясь словами Экзюпери, которых он «приручил». Мы стали для него «фронтовыми детьми».
Мы чувствовали это непредвзятое отношение к нам, бывшим зекам, и готовы были идти с ним в любую атаку, сидеть в любой обороне. Он и прикрывать нас остался, наверное, как своих, ещё не очень готовых к смерти детей. И, видимо, не мог это никому передоверить. Удивительно, но в том бою у нас тоже никто не «задвухсотился», кроме него самого, были только «трёхсотые». И отходя, мы ещё долго слышали, как не хотел успокаиваться его пулемёт.
Когда через день при поддержке «большой» арты (артиллерии) мы смогли отомстить за нашего комода и забрать назад оставленные позиции, то среди найденных убитых десятков айдаровцев в чёрной форме у нас никак не получалось найти тело Сглаза. А мы хотели это сделать, чтобы потом командование, которое уже знало о подвиге нашего комода, могло с почётом отправить его тело на Родину.
5. ГНЕВ
Совсем отчаявшись,
