это было единственное, в чем он мог упрекнуть барона.
Никаких доказательств, однако, ему больше не требовалось. И все то время, пока в замке царила суматоха – а она мало-помалу улеглась, потому что переезд решено было отложить до осени, – душа Гаррика была далека от происходящего, и незрелый, хотя и острый не по годам ум его бился над вопросами, на которые не существовало ответов, – кто же он такой на самом деле? Человек или страшный оборотень? Произвели его на свет люди или нечистая сила? Как узнать правду?… Слова дворецкого о том, что в любом случае родители его были чудовища, запечатлелись в памяти мальчика, словно выжженные каленым железом. Обстоятельства его рождения и время пребывания в лесу окружала зловещая неприглядная тайна.
Дочка кузнеца, разумеется, была забыта. Внезапно все отдалились от него, словно между ним и миром встала невидимая стена – стена его инородности. Стена лжи. Он был не такой, как остальные, – дитя зла, выкормыш лесного зверя. Все, кроме него, знали об этом, и все молчали. Даже отец с матерью. Все улыбались ему, говорили с ним, как с обычным человеком. Но что они думали о нем, как относились к нему на самом деле? Чего ждали от него – уж не того ли, что однажды он у них на глазах превратится в чудовище?…
И кому он мог довериться, с кем заговорить о своей унизительной тайне?
Светлый мир его рухнул в одночасье, у него не осталось ни единого друга. И сам он был не пойми кто – возможно, оборотень, носящий человеческое обличье как маску, и вокруг были одни маски, скрывавшие истинное отношение к нему…
Не всякий взрослый человек, не то что подросток, смог бы долго выдержать подобное душевное напряжение, не давая ему никакого выхода. И, когда барон Ашвин остыл и успокоился, когда баронесса оправилась и жизнь в замке вошла в свою обычную колею, Гаррика свалила с ног нервная горячка.
Тяжелая болезнь эта стала для него благословением, поскольку избавила на время от всяких мыслей. Она же как будто переродила его. Ибо едва он выздоровел, как немедленно обнаружилась и сделалась всем заметна происшедшая с ним перемена.
Веселого и вежливого мальчика словно подменили. Более того, в него как будто вселился бес – насмешливый, злоязыкий, непокорный и надоедливый бес!
Гаррик начал сперва исподволь, а потом все смелее и нахальнее отпускать не безобидные, как прежде, а весьма язвительные шуточки в адрес всех без исключения – от младшего поваренка на кухне до самого уважаемого человека в замке, домашнего лекаря. Шуточки к тому же были меткими, так что окружающие только диву давались, почему они сами до сих пор не замечали, что дворецкий шепелявит, когда злится, и что лекарь принимает чертовски напыщенный вид перед тем, как произнести свое заключение. Смех старшего конюха и вправду напоминал ржание жеребца, а служанка баронессы, выпрашивая на кухне лакомый кусочек, действительно становилась похожа на кошку, трущуюся о ноги хозяйки, только что спину не выгибала…
