на склоне высокой горы над морем.
Ему вообще мало что запомнилось, кроме морской синевы, чрезвычайной крутизны улиц, от которой захватывало дух, и гулявших по этим улицам людей – тоже очень красивых, с необыкновенными светящимися глазами. В памяти сохранились скорее пережитые во сне чувства, чем события, – радостное волнение, оттого что наконец-то он дома и цель его поиска близка, и одновременно сладостное равновесие духа, практически незнакомое ему наяву. Которые по пробуждении немедленно сменились тоской об утраченном, тем более гнетущей, что Гаррик и самому себе не в силах был объяснить, что именно он утратил…
Сон этот через какое-то время повторился. И впоследствии посещал его не раз, всегда с необъяснимой силой волнуя сердце и вселяя в него отчаянную жажду чего-то неведомого, возможно, даже не существующего на свете.
Чудесный город Гаррик назвал про себя городом ангелов – ведь жители его умели еще и летать!.. Но об этом сне своем он не рассказывал никому, даже брату. Потому что не было таких слов в языке айров, которые могли бы хоть отчасти передать впечатления от виденного и хоть как-то объяснить переполнявшую потом сердце тоску по чему-то иному…
Жизнь наяву между тем текла своим чередом.
И в ней как раз все складывалось самым обыкновенным и объяснимым образом, именно так, как и следовало ожидать.
Переезд барона Ашвина с сыновьями в Вэ всколыхнул стоячее болото и оживил в памяти многих полузабытую историю найденного в лесу мальчика, которого вскормила олениха. А также все догадки, что строились некогда по этому поводу. Нетрудно догадаться, с каким жадным любопытством теперь на этого мальчика смотрели и с каким интересом обсуждали каждый его шаг и каждое слово.
Нетрудно догадаться, и как именно мог отвечать Гаррик на этот интерес и на каждый брошенный в его сторону косой взгляд…
– Отец Кахон говорит, ты давно не был у него на исповеди.
– Да? – Гаррик поднял на брата смеющиеся глаза.
– Да… и он просил передать тебе, что обеспокоен состоянием твоей души.
– Хм. Чем же моя душа ему не нравится? Я вроде не ворую яблоки у него в саду и не волочусь за монашками… Присядь-ка, – Гаррик хлопнул по скамье рядом с собой. – Поведай о причинах беспокойства святого отца во всех подробностях.
Ивин покорно сел.
– Все шутишь, – сказал он со вздохом. – Порой мне кажется, что я тебя совсем не понимаю.
– Как и отец Кахон, – снова хмыкнул Гаррик. – Что неудивительно, ибо речи мои не предназначены для слуха священников и детей. А ты у нас – и то и другое в одном лице. Хотя… – Он с преувеличенной серьезностью всмотрелся в лицо Ивина. – Борода уже растет!
Ивин схватился за подбородок, ничего там, конечно же, не нашел и залился краской.
– Ну тебя, – сказал смущенно, – я чуть было не поверил…
Гаррик усмехнулся.
– Да… – протянул он, откинувшись на спинку скамьи. – Сколько тебе уже,
