Сагда велел мне накинуть капюшон, что я и сделал, хотя не понимал – зачем.
Так, с надвинутым на брови капюшоном, я бок о бок с демоном миновал мрачные ряды бревенчатых развалюх, аляпистые островки бетона и вышел к высокой горе – так мне вначале показалось, потому что представшее моему взору сооружение отбрасывало гигантскую тень, обрекая городские домишки денно и нощно пребывать во мраке.
Не представлялось никакой возможности подойти ближе, когда пустовавшая доселе площадь разом наводнилась людьми. Горожане тянулись отовсюду стройными рядами, будто движимые единым порывом. Все были облачены в траур, а лица лучились благоговением. Букеты живых цветов выскальзывали из их рук у подножия гротескного монумента – уродливой крылатой химеры, потрясающей не столько размерами, сколь несуразным построением пропорций и форм, кричащих на фоне бездеятельного уныния города. Всё исполнение памятника было противно моему художественному восприятию, и я вместе с Сагдой остался у металлической изгороди, пропуская людской поток, шедший отдать дань химере.
– Вглядись, Камаэль, – шепнул Сагда. – К кому они идут на поклон?
Демон снова пенял на то, что я отказывался видеть.
– Тебе. Они боготворят тебя, Странника, вернувшего свет.
Глава 3. Внутри химеры
– Нет! – громче, чем следовало, вскричал я, пряча под капюшоном глаза. – Это не я!
– Знаю, знаю… – примирительно отвечал демон. – Последний лотос, возродивший его огонь, и Вера, она – Иллюстратор. Но память, их память… толкует об ином. Кто, как не ты, взлетал с арены на могучих белых крыльях? Кого, как не тебя, Освободителя, запомнил народ? И они… Живы одной лишь памятью. Что памятно – единственно верно. Камаэль, Странник, Освободитель, ангел, вернувший свет.
Бессмысленно отрицать – в химере я узнал себя: это мои уродливо непомерные крылья возвышались над площадью, это мой искажённый раздутой рельефностью торс демонстрировали гранитные глыбы.
– Боготворят… – протянул я, в дремучем лесу путаных мыслей не находя ни одной здравой.
Глядя на химеру, мне стало вдруг до омерзения стыдно за свой эффектный побег ввысь с арены Ямы на глазах у сотен зевак, ошеломлённых невиданным зрелищем.
– Боготворят… Почему?.. Когда стоило предать проклятию.
– Как я уже говорил, ни единой тени живого не суждено было уцелеть под карающим лучом освобождённого Последним лотосом света. Живого… Но то, что мертво, – погребённые в Отстойнике цветки лотоса, отпечатки памяти о жизнях, лишённых душ, – прело столетиями под грудой мусора и гнили, источая смрад, наконец воспрянуло. Пустоцветы тысячи мертвецов сорвали покрывала удушливых нечистот, превращённых очищающим светом в слои пепла, и из пепла вышли навстречу новому свету, что освободил их. Памятуя, разумеется, о богоподобном Освободителе, крылатом Камаэле… Вышли в жадном поиске среды обитания – новых тел…
– Кажется, я начинаю понимать. Ангелы пали,
