сердце и терпеливость…
Аксель… Аксель Брасс был настоящим старшим братом, пусть и родился всего на год раньше меня. Он был братом, который таскал меня за собой, даже если его друзья были против. Братом, который защищал от наказаний родителей. Чего бы я ни натворила по детской глупости, Аксель неизменно меня прикрывал.
Мысли об Акселе отозвались болью в сердце. Поэтому, вздохнув, я подставила лицо под струю горячей воды в надежде смыть не только лесную грязь, но и детские воспоминания.
Вдруг дверь моей комнаты скрипнула. Кто-то вошел, и я напряглась.
– Элли? – раздался голос мамы. – Anata desu ka?[3]
Она говорила на японском. Это редкость. Но ее голос звучал тревожно. Мало что могло ее так взволновать. Только что-то такое, что… что…
Я выключила воду, схватила полотенце и пулей выскочила из ванной комнаты, чуть не поскользнувшись. Мокрые волосы тут же прилипли к спине.
– Что такое, мама?
– Элли…
– Мам?
Мама стояла на пороге комнаты, все еще одетая в серую ночнушку. Длинноногая, тоненькая и красивая. Густая коса растрепалась после сна, черные раскосые глаза наполнились слезами. Лицо бледное, но впалые щеки покраснели от тревоги. Остановив взгляд на мне, мама застыла с открытым ртом. Молчание повисло между нами, и мое волнение не только пробудилось, оно взбунтовалось, требуя объяснений. Я видела маму такой лишь раз. И случилось это почти одиннадцать лет назад. Худшие воспоминания вновь грозились воплотиться в реальность.
– Мама, – тверже позвала я ее.
– Элли. – Она прикрыла рот руками, покачав головой, и пробормотала что-то на японском. Ее шепот был полон эмоций, но слова, сотканные из двух языков, я расслышать не могла.
– Мама, я тебя не понимаю.
И тут она очнулась. Бросилась ко мне в объятия, схватив за плечи и притянув к себе. Ее одежда тут же пропиталась влагой.
– Ма…
Я умолкла, почувствовав, как она дрожит. Во рту пересохло, и тело оцепенело.
– Мне так жаль, Элли, – сказала она, и я перестала дышать. – Прости меня.
Мама прикоснулась к моему лицу холодными ладонями, убрав мокрые волосы. Ее нижняя губа задрожала, когда она вцепилась в меня так, словно кто-то мог разделить нас.
– Я бы хотела, чтобы у нас было больше времени, – прошептала она, погладив меня по щеке. – Прошу, Элли, будь сильной, ладно? Стань сильнее нас.
Слезы скатились по ее высоким скулам, ноги подогнулись, и мы вместе упали на пол, но из объятий мама меня не выпустила.
– Что случилось? – в последний раз спросила я, зная, что мое сердце вот-вот разобьется на осколки.
– Gomen nasai[4], Элли, – прохрипела мама. – Это папа, Элли… Это наш папа.
По шкале от одного до десяти насколько я готова никогда не двигаться, никого не видеть
Это ты?
Прости меня
