так голову и не удосужилась поднять, а он продолжал петь, бередя души гостям ресторана и конечно Анюте. Взоры посетителей зала были устремлены на Анюту, она это чувствовала и сидела неподвижно, только плечи её иногда вздрагивали. Затем, не выдержав, прижалась головой к спине Виктора, тем самым, спрятав своё лицо от глаз любопытных. Он сквозь одежду чувствовал её горячее и влажное лицо. Но после её пряток, все взгляды публики сосредоточились на нём. Для него это было пыткой, но он с ней совладал с помощью вина и сигареты. Боб стоял около их столика уже с закрытыми глазами, что давало Виктору возможность тщательней рассмотреть лицо музыканта. Широкий шрам Боба, тянувшийся от крайней половины лба, пробивший себе дорожку через бровь до века ему ничего не говорил, так же, как и наколки на руках, какие были почти у каждого зека. Но его голос рассеивал все сомнения. Он, бесспорно, его слышал.
«А может это наваждение или небольшое эхо из прошлой жизни»? – мысленно рассуждал Виктор.
После каждого спетого куплета Боб исполнял импровизацию, которой не возможно было не восхищаться. Затем опять словами песни начинал тревожить нервные струны Анюты. Было ясно, что Анюта уже не плачет, а рыдает. Её вздрагивание плеч усиливалось, а Боб, не обращая на это внимая, пел ещё душещипательней.
…Ресторанная публика затаённо прислушивалась к его игре и тексту песни. Было понятно по многим женским лицам, что эта песня затронула не только Анюту, но и других женщин, которые, не стесняясь, вытирали салфетками свои глаза. Но их взгляды были сосредоточены на столик где сидели Виктор и Анюта. Виктор долго держать такие прожигающие взгляды уже не мог. Он опасался, что посетители тему песни рассудят по-своему. Приняв её за неудачный роман стареющего мужчины и молодого геолога. И обязательно осудят его, не зная, что знаком он с плачущей Анютой чуть больше часа, которую они уже жалеют. Когда Боб открыл глаза, Виктор, скрестил перед своей грудью руки, давая тем понять музыканту, чтобы тот заканчивал свой концерт у их столика. После этого жеста Боб закончил песню и, поцеловав в темечко прильнувшую голову Анюты к спине Виктора, повернувшись к публике, произнёс:
– Эта прекрасная песня принадлежит не мне, а Третьякову и, спев её здесь, я нарушил его авторские права, но думаю, он бы меня простил, если бы знал, что эту песню я исполняю, для мужественного народа Севера и для вот этой полярной лисички, – поцеловал он вновь голову Анюты. После чего направился на своё место.
…Как его только не упрашивали продолжить выступления, он был неумолим. И когда Алёша Маркин отнёс аккордеон вниз к Ирине, настойчивые просители отступили и отошли от столика.
Голова Анюты в это время с красными от слёз глазами лежала уже на плече у Виктора. Одна рука его находилась на её ладони, а второй он гладил по отечески её волосы. Она уже не смущалась публики. Ей нравился этот серьёзный и уверенный в себе мужчина, с мужественным лицом, и приятными ласковыми руками. Эти руки успокаивающе на её действовали, будь –
