Он умеет… И я помнила, как на Балатоне вы мне сказали: Грюневальд, 59. Пришли мы по этому адресу, а там – полный разгром. Все стены наружу выворочены – явно тоже наши уже побывали. И вокруг – никого. Пусто. Я долго по руинам ваших комнат бродила, все представляла, как вы там жили… И как бы мы все вместе могли там жить… Я помню, как штандартенфюрер Йохен сказал мне тогда, при прощании: мы все вас там ждать будем, фрейляйн… Кстати, он жив, Йохен?
– Жив, насколько я знаю. – Маренн отвернулась к окну. – Пока жив. Просто он сейчас в плену, и удастся ли ему выйти на свободу – большой вопрос.
– Я понимаю, – горько вздохнула Наталья. Потом раскрыла сумочку. – Фрау Ким, – она все-таки решилась назвать немку так, как называла во время войны, – там, в Грюневальде, вся зеленая обивка в вашей спальне была срезана, вся мебель разбита… Но на полу я нашла фото Штефана… – Натали протянула собеседнице фотографию в рамке. – Я сразу узнала его. И забрала фото с собой. Стекло, правда, потрескалось, но я не стала менять – сохранила как память. И теперь привезла, чтобы отдать вам… Хотя и сомневалась, что встречусь с вами хоть когда-нибудь…
– Но встретились же! – Маренн ласково провела рукой по волосам гостьи. – Пусть не в Грюневальде, а во Франции, но все-таки встретились. И я очень рада этому. – Она взяла фотографию, вгляделась в изображение под разбитым стеклом и тихо произнесла: – Да, это фото Штефана. Оно стояло у меня в спальне на комоде. – Скулы на лице женщины предательски дрогнули. Видно было, что Маренн всеми силами старается сдержать чувства. – Я уж и не мечтала, что когда-нибудь снова буду держать этот портрет в руках. Спасибо тебе, девочка моя! – Она порывисто смахнула все-таки выступившие на глазах слезы и прижала голову Натальи к своему плечу. – У меня ведь не осталось ни одной его «взрослой» фотографии, только детские. Те, что удалось сохранить здесь, в Версале, нашей домоправительнице Женевьеве. – Женщина крепко прижала фотографию к груди. – Кстати, Натали, тот верный человек, о котором я говорила тебе на Балатоне, находится здесь на награждении вместе со всем экипажем. Если помнишь, в сорок втором, недалеко от Харькова… Ах, я уже и забыла, как называлось то местечко…
– Он говорил – Балаклея, – напомнила Наталья.
– Да, да, точно, – взволнованно кивнула Маренн. – Очень трудное название…
Дверь открылась, и Маренн положила фотографию на свой рабочий стол. Вошедшая в кабинет девушка-секретарь молча поставила на столик у растопленного камина горячий кофе в маленьких черных чашках и легкий завтрак – тонко нарезанный сыр, конфитюр, сливки. Опустошив поднос, так же молча направилась к выходу.
– Благодарю, Ивонн, – сказала ей вслед Маренн и, взяв Наталью под руку, подвела к столику. – Садись, – указала она на кресло рядом с камином. – Тебе обязательно надо поесть, подкрепиться. Силы еще потребуются.
– Вы говорите точно так же, как тогда на Балатоне, – улыбнулась Наталья.
– Я рада, что ты все помнишь. –
