ленивцы! – снова крикнула тетя Аня в темноту, но темнота на ее крик не откликнулась. – Зойка! Гриша! Будь жив отец, вытянул бы ремнем обоих по теплым ягодицам, тут же, притворщики, вскочили бы как миленькие. Картошка нарезана, масло уже в сковороде, жарьте и ешьте, только хату не подпалите, – наставляла она темноту. – Простокваша на полочке в крынке… Ну, я пошла.
Шаги.
Скрип двери.
Кашель.
И снова тишина – даже Рыжик не залаял.
Зойка не шевелится.
Лежу и я неподвижно. Глаза залеплены неприснившимся сном; теплое одеяло пахнет чужими тайнами; потягиваюсь; ловлю спросонья первые, отчетливые, как зарубки на дереве, звуки за окном.
– Иа! Иа! Иа!
Это Господу напоминает о своем безотрадном существовании ишак охотника Бахыта, у которого снимают угол рыжеволосый Левка Гиндин и его мама-музыкантша.
– Цок-цок-цок…
Это выводит из стойла во двор свою Молнию – красавицу-кобылицу Кайербек, сын Бахыта. Сейчас упрется ей коленом в живот; подтянет подпругу; возьмет короткую и хлесткую камчу, сплетенную не то из бычьей кожи, не то из медной проволоки; намотает, как драгоценный браслет, на мускулистую правую руку и легко и уверенно заберется в обтянутое темным, цвета запекшейся крови, седло и помчится во весь опор в поля. Объездчик каждый день облетает их, как беркут небо. Кайербек и сам похож на беркута – настороженный, лохматый, глаза узкие, ненасытные. Еще задолго до восхода, до того, как солнце позолотит крыши кишлака и горные отроги, он обскачет на Молнии все свои владения – и поля вымахавшей кукурузы, и колосящуюся на ветру рожь, и бахчи с пузатыми арбузами. Кайербек сторожит колхозное богатство от воров и расхитителей. Лучшего стражника, чем сын Бахыта, не то что в колхозе – во всем Джувалинском районе не сыщешь. Пока объездчик и его Молния кружат по окрестностям, ни один колосок не пропадет, ни один кукурузный початок тунеядцам не достанется, никто ни одного арбуза не утащит. А уж если Кайербек какого-нибудь вора заарканит, то не только все отберет, но и всю душу из него вытрясет. Недаром же его в тылу оставили. Сам военком из райцентра в «Тонкарес» пожаловал, шестьдесят с лишним километров по степи на «газике» гнал, чтобы с Кайербеком за скорую победу над Германией выпить. Объездчик и по части выпивки мастак, пьет и не хмелеет. Выпили они с военкомом можжевеловой водочки, закусили бараниной (по этому случаю барашка специально зарезали) и наутро ударили по рукам:
– Твой фронт, Кайербек, тут, в «Тонкаресе». Вредителям и врагам родины никакой пощады!
Объездчик их и не жалел. Врагами родины были не только голодные односельчане, но и отощавшие домашние животные.
Забредет какой-нибудь неразумный телок в рожь, Кайербек так исполосует плеткой беднягу, что тот полуживой потом с неделю проваляется в хлеву, мыча так, что пастухам на предгорных выпасах слышно.
Само
